взволновала история этой женщины, у которой хватило мужества бежать от своей судьбы, хватило духу порвать корни, связывающие её с землёй какао. У неё, У Лолы, не было этого мужества. Её судьба — это Пепе, как бросить его? А Руи говорил, что она «не родилась для этой жизни»… Иногда она ненавидела Руи, и в те ночи, когда он не приносил ей кокаина, обращалась с ним грубо. Потом она раскаивалась, ведь бедняга ни в чём не виноват… Он делал всё, чтоб её развлечь, дарил ей дорогие подарки, посвящал запутанные сонеты… Даже начал употреблять наркотики, только чтоб угодить ей…
Руи Дантас чувствовал настоящую страсть к белокурой аргентинке. Для юнца, привыкшего без цели шататься по ильеусским улицам, эта утончённая женщина из другой страны представляла огромный соблазн. Она научила его пить шампанское, нюхать кокаин, приучила к утончённым ласкам. Он не мог жить без неё, он был на всё способен, чтоб её сохранить. Манека Дантас подыскивал ему невест, богатых девушек из местного высшего общества, но Руи их отвергал. Он перестал ходить на вечера в Общественный клуб, он больше не скрывал свою связь с Лолой; водил её в «Трианон» на долгие ужины, к которым присоединялись отдыхающие студенты и литераторы, находившиеся проездом в Ильеусе. Ему неудержимо хотелось чувствовать себя ее мужем, женихом, влюблённым рыцарем. Никогда не сумеет он быть просто любовником. Поэтому-то он и обливался потом в поисках звонких рифм для своих сонетов. Лёжа в постели с Лолой, он предавался всевозможным излишествам, оба напивались допьяна, погружались в таинства наркотиков… Но в сонетах их любовь представала как самая романтическая, самая чистая, самая наивная…
Он держит перо в правой руке, а левой делает декламаторский жест, надеясь, что так нужное слово скорее придёт в голову. «А ещё говорят, что писать стихи может всякий бездельник… Составить прошение куда легче…» Люди не знают, какого труда стоит порой придумать хорошую рифму и приспособить к ней смысл того, что хочешь выразить. Руи Дантас, без пиджака, с засученными рукавами, кажется человеком, готовящимся померяться с кем-то силами. На волосатых руках и на гладко причесанной голове проступают капли пота.
Это адский труд — написать сонет, особенно в точном размере александрийского стиха, но Лола заслуживает любых жертв. А успех его стихов после их появления в печати, похвалы молодых литераторов, отзывы знакомых («Прекрасно, доктор! Красивые стихи…») или восторги романтически настроенных учительниц («Очень чувствительные стихи…»)!
Существовали ещё полковники, которые раньше отворачивались от него, находя, что вместо писания сонетов Руи Дантас должен был выступать защитником или обвинителем в судебных процессах, для этого он и диплом защищал, а не для того, чтобы сладенькие стишки кропать. Но теперь они уже ничего не говорили и стали относиться к нему совсем по-другому с тех пор, как Руи стал адвокатом Орасио и удивил всех, внезапно обнаружив завещание Эстер. «Хорошая работа…» — говорили полковники с одобрением. Во всяком случае, не стоило обращать на них внимания, и Руи Дантас говорил о полковниках вместе с другими литераторами: «Это буржуи». В это презрительное наименование не вкладывалось никакого классового смысла, это было определение чисто эстетического порядка.
Для Руи Дантаса значительно важнее было мнение Зито Феррейра, хотя тот был всего-навсего профессиональным вымогателем. Руи угощал его пивом каждый раз, как в печати появлялся очередной сонет, жадно слушал похвалы, они вместе читали новое творение, или Руи декламировал его в баре перед изумленными завсегдатаями. Иногда Руи читал свои стихи на вечерах, получая в награду нежные взгляды чувствительных барышень. Последнее время он стал подумывать об издании сборника своих произведений.
«Диарио де Ильеус» даже сообщила уже, что «в скором времени появится в печати под заглавием „Рассыпанные бриллианты“ сборник сонетов нашего талантливого сотрудника, молодого адвоката местного суда, доктора Руи Дантаса». Сержио Моура прозвал будущую книгу «Фальшивые бриллианты»; Руи страшно оскорбился и не упускал случая спросить у какого-нибудь знакомого, понимает ли тот стихи Сержио Моура, эти иероглифы, которые без «ключа» расшифровать невозможно. Плохо было то, что писатели Юга в своих статьях хвалебно отзывались о поэмах Сержио. Руи Дантас никогда не забывал «сердечно поздравить» Сержио, когда «Диарио де Ильеус» перепечатывала какую-нибудь из этих статей. Но в глубине души он яростно ненавидел поэта. Из мести он рассказывал всякие ужасы про Сержио, про его быт, его манию разводить цветы и птиц. Позже, когда по городу пошли слухи о Сержио и Жульете, Руи усиленно занялся их распространением, добавлял скандальные подробности: что как-то ночью, когда Карлос Зуде находился в отъезде, в Рио, Жульету и Сержио видели на пляже, они обнимались, катаясь по песку, и что на второй день нашли женские трусики с вышитыми на них инициалами, забытые на пляже; эти трусики демонстрировались в ильеусских кафе, и в течение двух дней ни о чем другом не говорили.
На самом же деле Руи считал Сержио своим соперником во всём: в поэзии, где они представляли противоположные школы и имели столь разную ценность, в положении, которое они занимали в городе.
В кабинете, глядя на этажерку с толстыми книгами по юриспруденции и на стоящий на столе портрет Руи Барбоза,[21] Руи Дантас пытается сочинить сонет с изысканными рифмами. Зито Феррейра сказал как-то в баре в большой компании, что Рун — «богатейший рифмач». Правда, кое-кто тогда улыбнулся, находя, что эта фраза имеет двойной смысл, что она звучит иронически. Но Руи не обратил на это внимания… Он долго подбирает звучные и малоупотребительные эпитеты. Пот течёт ручьями по его лицу и рукам, словно у портового грузчика, таскающего тяжести.
Под слоем мизерного литературного честолюбия Руи Дантас сохранял какую-то чистоту; поэтому припадки его гнева длились обычно так недолго, поэтому он держал себя с Лолой, как восторженный юноша. Она была проститутка, порочная и капризная, но Руи относился к ней почти как к жене. И так она была описана в этом сонете, стоившем его автору стольких трудов.
В соседней комнате послышались шаги Манеки Дантаса. Он вошел в дом шаркающей походкой и стал громко звать жену:
— Аурисидия! Аурисидия!
Он услышал шум в кабинете Руи.
— Руи, сынок, ты здесь?
— Здесь, отец…
Манека Дантас вошел, сел и только тогда снял шляпу. Его добродушное лицо расплылось в улыбке, как всегда при виде сына.
— Что ты там пишешь?
Руи смотрит на незаконченный сонет. В той части, что уже написана, изображается Лола в пышном платье и с нежным взглядом, проходящая по залитому солнцем замку мечты. Манека Дантас никогда этого не поймет…
— Прошение, отец, для процесса полковника…
— Так я не буду мешать тебе работать… — Он встал, дошел до двери и обернулся: — Бог да благословит тебя, сынок…
Руи Дантас снова склонился над сонетом.
15
Когда сбор первого урожая со времени повышения цен подходил к концу, Антонио Витор поехал в Эстансию. Раймунда осталась на плантации — следить за подрезкой деревьев, руководить работами. Антонио Витор набрал целый чемодан подарков, маленьких сувениров, купленных у бродячих торговцев в Ильеусе, и сел на корабль. Уже тридцать лет он не ездил по морю. Он ощущал в душе большое волнение и сам не понимал, что это лишь чувство гордости. Тридцать лет назад он приехал сюда на палубе одного из кораблей Баийской компании. Он был тогда юнцом, ничего не понимавшим в жизни, страх и тоска мучили его в ту лунную ночь. На этом корабле Жука Бадаро нанял его к себе на службу. Антонио Витор работал на плантациях, тяжёлый это был труд; потом он убивал людей, был ранен, получил кусок земли. Он вырубил лес, посадил маниоку и маис, потом посадил какао. Он и Раймунда. Теперь он едет в Эстансию в каюте первого класса, в сапогах со скрипом, о каких давно мечтал, с перстнем на пальце, со шляпой на голове, в хорошем кашемировом костюме. Теперь он помещик, почти полковник. Он разбогател в этих землях.
