— Понял, — сказал я и спросил: — А вместо Иерусалима, значит, Эль-Кудс? Почему—то этот невинный вопрос заставил Салмана и Фарука опять перейти на
крик и вопли, из которых я выудил информацию о том, что евреи еще в сорок восьмом заняли старый город, откуда их вот уже полвека не могут выкурить даже отравленные бомбы Саддама Хусейна. Они снесли мечеть Омара, а в мечети Аль-Акса устроили кошерный ресторан, и Аллах им этого не простит: когда доблестные арабские войска займут наконец святой город, всех оставшихся евреев поставят к Стене плача…
— Послушайте, — сказал я, — но ведь вы туг плохо живете! Если вместо новых машин покупаете ворованное старье, вместо вилл у вас халупы, где даже кондиционера нет… Может, зря вы евреев победили?
Салман повернулся ко мне и разразился бранью, но Фарук неожиданно сплюнул себе под ноги и заявил:
— Конечно, зря! Нужно было дать вам построить свое государство, города, заводы, фермы, а потом все это забрать, и тогда мы нормально жили бы на своей земле! Не было у наших лидеров в сорок восьмом стратегического мышления! Им, понимаешь, все подавай сразу. Вот и завели себя в исторический тупик.
Меня поразило, как точно оценил этот простой араб суть происходившего исторического процесса, но я быстро понял, что со мной, ясное дело, разговаривал не сам Фарук, а созданная специально для меня компьютерная программа.
Мне стало скучно, и я сказал Салману:
— Веди меня к морю, я утоплюсь на твоих глазах. Не хочу жить в этом мире.
Разве могла тюремная программа виртуального наказания допустить, чтобы заключенный покончил с собой — пусть даже не в реальности, а в мире собственных иллюзий?
Салман посмотрел на Фарука, Фарук посмотрел в небо, а с неба на меня подул холодный ветер перемен. В следующее мгновение я понял, что сижу в кресле, налепленные на затылок датчики щекотали кожу, и голос системного оператора сказал:
— Шекет, ваше наказание прервано, поскольку возникла угроза для здоровья.
— Вашего? — спросил я, поднимаясь на ноги.
— Вашего, — буркнул оператор. — Вы слишком эмоционально реагируете на виртуальную реальность. Для вас это не наказание получается, а радость исследователя.
— Естественно, — сказал я. — Всегда интересно узнать что-нибудь новое. Не могли бы вы отправить меня на другую тупиковую историческую ветвь? Мне любопытно, например, что могло произойти в мире, если бы Саддам Хусейн в свое время…
— Здесь тюрьма, — прервал меня оператор, — а не аттракцион. Отправляйтесь к майору Фрумкину и доложите, что отбыли срок заключения полностью. А соответственно — и срок службы.
ДОМАШНИЙ ТЕАТР
Я НЕ СТАЛ ЗАПИСЫВАТЬСЯ В АРМИЮ НА ВТОРОЙ СРОК — С МЕНЯ хватило и первого. Нет, в моей юности все было иначе — и лучше, конечно, о чем говорить!
В дни моей молодости я, к примеру, несколько лет проработал рекламным агентом, и сейчас, пройдя все галактические тропинки, я понимаю, какие это были прекрасные дни, ночи и рассветы с закатами… Днем я обычно летал по домам и предлагал купить крылья фирмы «Заусенетц», ночью рекламировал игорный бизнес «Карты на стол», рассветы использовал, чтобы рассказать потребителям о выгодах страховки «Ваши посмертные жизни», а на закате продавал домашние театры, в то время только появившиеся на рынке.
Рекламный агент — ужасная профессия. Сейчас она не только не в моде, но, насколько мне известно, с некоторых пор ее не существует в природе. За прошедшие годы рекламное дело перешло на принципиально новый уровень, и в наши дни вовсе не нужно нанимать живого человека, чтобы убедить кого бы то ни было приобрести для своей домашней видеотеки, скажем, последнюю версию суперблокбастера «Осторожные коготки». Сами узнаете, сами проверите, сами закажете, сами на себя и рекламации писать будете.
А в дни моей юности все было иначе: сенсорных проницателей еще не существовало в природе, а на рекламные ролики, которые шли по телевизору, обращали внимание разве что самые прижимистые клиенты, так и не раскошелившиеся на антирекламные приставки. Именно в те годы профессия рекламного агента, лично приходившего в любой дом, чтобы всучить незадачливому хозяину не нужный ему товар, была настолько популярна, что даже дети в детских садах, отвечая на вопрос воспитательницы: «Кем вы хотите быть, ребята, когда вырастете?» — хором, хотя их никто этому не учил, восклицали: «Рекламным агентом!»
Так что в моем выборе не было ровно ничего удивительного, как бы это ни казалось сейчас странным моим многочисленным читателям. Те, кто тогда жил, прекрасно помнят, например, бум домашних театров — разве мог этот бум состояться, если бы не тысячи рекламщиков вроде меня, на собственном примере объяснявших, что такое домашний театр, чем он отличается от компьютерной реальности и почему играть в Кухонном представлении куда полезнее для здоровья, нежели биться на мечах в виртуальном мире гоблинов и вампиров.
Домашний театр был изобретен, когда покупатель несколько пресытился стратификаторами. Сначала, конечно, приходишь в восторг, выяснив, что в тебе находятся восемнадцать (у некоторых — до сотни!) душ, каковые на деле — ты сам в прошлых и будущих жизнях. Тебе упоительно нравится побыть собой в том образе, какой был у тебя, скажем, в третьей инкарнации, а был ты тогда наложницей фараона Афемиледоменита Второго, о котором не слыхивал ни один историк, настолько это была мелкая и неинтересная личность.
И понимаешь вдруг, что наложница, бенгальский тигр (седьмая инкарнация), чеченский пастух (инкарнация номер одиннадцать) и все остальные заключенные в тебе личности — это ты сам со всеми своими нынешними пороками и достижениями. И общаясь с пятой или второй инкарнациями, ты с собой и только с собой общаешься и ни с кем больше.
Важно не упустить момент и переключиться на рекламу нового товара. Примером тому может служить моя реклама домашних театров — времяпрепровождения самого крутого, самого стильного и самого полезного с точки зрения физического здоровья.
Захожу я, к примеру, в дом, где живет семья из шести человек — муж с женой, двое их детей (мальчик и девочка), а также вторая инкарнация мужа (базарный торговец из Урарту) и шестая инкарнация жены (домашний питон из террариума султана Эйюба, XI век). В те годы многие так поступали: вызывали к жизни любимые свои инкарнации, а потом отключали стратификаторы, оставляя лишенных будущности бедняг у себя в качестве, если хотите, второго «я».
Так вот, вхожу я и вижу, как дочь хозяина Яэль играет со второй инкарнацией собственного папочки в компьютерную игру «Скалолаз», а шестимесячный сыночек Игаль орет не своим голосом (наверняка голосом своей первой инкарнации, уж не знаю, кем она была в той еще жизни).
— Послушайте, — говорю я, обращаясь к шестой инкарнации жены, ибо только домашний питон в этом бедламе сохраняет спокойствие, — послушайте, согласие в вашей семье наступит только после того, как вы приобретете новинку: домашний театр для вас всех и для друга дома, если у вас таковой имеется.
— Домашний театр? — шипит питон, тупо глядя на меня левым глазом. — Что-то вроде телевизора с заказанным представлением?
— Чепуха! — восклицаю я. — Никакого телевизора! Никакого стратификатора!
Экологически чистый продукт — он даже мыслей ваших не засоряет, поскольку думаете во время спектакля не вы, а программа-режиссер.
— Вот как? — с сомнением шипит питон, и неожиданно в его левом глазу вспыхивает огонек узнавания, да и я начинаю вспоминать: черт подери, так ведь именно проданный лично мной стратификатор стоит у хозяев на журнальном столике!
Приходится мгновенно перестраиваться, и я продолжаю, обращаясь к питону:
