чертополоха и одуванчиков. Он уже привычно расписывал, как красиво скоро здесь станет: цветочки, кустики, деревца, а под окошком — резная скамейка. И тут я увидел Мину.
Она сидела на дереве перед одним из домов по нашей стороне улицы. Удобно так устроилась на толстой ветке — с книжкой и карандашом в руках. Покусывала кончик карандаша и смотрела в небо сквозь листву.
— Интересно, кто это? — полюбопытствовал папа.
— Ее зовут Мина.
— Понятно.
Мина скорее всего заметила, что мы на нее смотрим, но не шелохнулась.
Папа ушел в дом — проверять, затвердел ли цемент на кухне.
А я вышел за ворота и, встав под Мининым деревом, взглянул на нее снизу вверх.
— Что ты там делаешь?
Она прицокнула языком.
— Ты балда! Спугнул. Все вы такие.
— Кого спугнул?
— Дрозда.
Зажав зубами книжку и карандаш, она повисла на ветке и спрыгнула в сад. Выпрямилась и посмотрела на меня снова, долго и внимательно. Была маленькая, волосы — черные как смоль, а глаза вострюшие… Ну, будто она тебя насквозь видит.
— Ладно, ничего страшного. Я в другой раз закончу.
Она показала пальцем на крышу. Там, на самом гребне, сидел дрозд и посвистывал, подергивая хвостиком вверх-вниз.
— У них это сигнал. Он предупреждает сородичей об опасности. А опасность — это ты.
Она кивнула на дерево.
— Там, наверху, на конце моей ветки, гнездо. С тремя птенчиками. Только не вздумай туда лезть.
Она забралась на забор и села ко мне лицом, свесив ноги.
— Вот тут я и живу, — сказала она. — Дом номер семь. А у тебя, значит, маленькая сестренка есть?
— Ага.
— Как зовут?
— Мы еще не придумали.
Она опять поцокала языком и закатила глаза к небу.
Потом открыла книжку.
— Гляди, — пригласила она.
Там были птицы. Много карандашных рисунков, некоторые раскрашены голубым, зеленым и красным.
— Вот он, дрозд. Они часто встречаются, но очень красивы. Вот воробей. А это синички. А это крепыши-снегири. Ой, смотри-ка сюда, это щегол, он залетел к нам в прошлый четверг.
В этой птичке были все оттенки, от густо-зеленого и ярко-красного до канареечно-желтого.
— Это мой любимец.
Она захлопнула альбом.
— А ты любишь птиц? — Она смотрела сердито, будто я в чем-то провинился.
— Не знаю.
— Типично. А рисовать любишь?
— Иногда.
— Когда рисуешь, поневоле смотришь на мир более пристально. И это помогает увидеть его по- настоящему. Ты это знаешь?
Я промолчал.
— Какого цвета дрозд? — спросила она.
— Черного.
— Вполне типично.
Она перекинула ноги к себе в сад.
— Ладно, пока. До новых встреч. И я бы хотела, если можно, посмотреть на твою сестренку.
Глава 10
Я отчаянно пытался не заснуть, но в сон клонило жутко. И я провалился, не успев лечь. Мне приснилось, будто наша малышка оказалась в гнезде у Мины в саду. Дрозды кормили ее мухами и пауками, она потихоньку окрепла и в конце концов выпорхнула из гнезда и устремилась вверх, пролетела над кронами и крышами и приземлилась на наш гараж. Рядом, на заборе, сидела Мина. Она принялась рисовать девочку, а когда я подошел ближе, прошипела:
— Уйди. Ты — опасность!
Тут девочка завопила наяву, в соседней комнате, и я проснулся.
Мама ее баюкала, малышка пищала и повизгивала. За окном щебетали птицы. Когда мама накормила ребенка и все наконец угомонились, я выбрался из постели, взял фонарик, торопливо натянул какую-то одежду и прокрался мимо родительской комнаты — сначала в ванную за пузырьком аспирина, а потом вниз, на улицу, через заднюю дверь.
Коробки с едой были на месте, в контейнере для мусора. Правда, за это время их завалили старыми газетами и охапками сорной травы, они перевернулись, и соус почти весь вытек. Я приоткрыл одну крышку. Красный шар суи весь склеился и застыл. Я пересыпал подмокшие 'весенние' булочки в эту же плошку и пошел к гаражу.
— Балда, — ругал я себя. — Выдумал невесть что.
На крыше гаража, широко разевая желтый клюв, распевал дрозд. И в первых рассветных лучах его черные перья отливали золотом и синевой.
Я включил фонарик, вдохнул поглубже и ступил внутрь.
По утлам тут же зашуршало и забегало. Чьи-то лапки протопали прямо по моей ноге, и я чуть не выронил все, что нес. Добравшись до буфета, я осветил пространство до дальней стены.
— Снова ты? — проскрипел он. — Я думал, ты ушел.
— Я вам кое-то принес.
Он открыл глаза.
— Аспирин, — пояснил я. — А еще двадцать семь и пятьдесят три. Весенние булочки и свиной шар суи.
— Ты не так туп, как кажешься, — проскрипел он.
Я перегнулся через буфет и протянул ему пластиковую коробочку. Он взял было ее в руки, но руки так тряслись, прямо ходуном ходили, и мне пришлось забрать еду назад.
— Силушки нету, — проскрипел он.
Я кое-как протиснулся за буфет. Присел на корточки. Поднес открытую коробку к нему поближе и осветил фонариком еду. Он окунул в нес палец. Облизал его и застонал. Снова сунул палец в тущу и подцепил длинный бобовый росток в соусе. Высунув язык, он осторожно опустил на него это богатство и причмокнул. Потом он вылавливал кусочки свинины, грибов, засовывал в рот булочки. Красный соус стекал с губ на подбородок и дальше, на черный пиджак.
— А-а, — стонал он. — О-о-о…
Так, наверно, стонут от любви. Или от боли. А может, от того и другого вместе. Я поднес коробку еще ближе.
