13 декабря.
Ура! Ура! Ура!
'В последний час': 'Поражение немецких войск на подступах к Москве!'
Наши остановили врага, и перешли в контрнаступление. Освободили Солнечногорск, Истру, десятки других населённых пунктов. Уничтожено массу техники, разбито много дивизий.
Выстояли все-таки, выстояли, не отдали Москву, а теперь гонят немцев! И как гонят!
Скоро прибудут раненые - уже 'наступающие'. Возможно, их будет много.
А на дворе - 27 градусов! Но нашим солдатам мороз не страшен. Ещё не видел ни одного обмороженного. Одеты хорошо.
С утра хожу по палатам и поздравляю раненых. Они уже знают, и тоже ликуют. И их кровь влита в эту победу.
- По сто грамм надо, товарищ военврач!
Надо бы, верно: Но есть строгие приказы. Может, дать вина для тяжелых? Нет, нельзя - для других обида.
Япония напала на Соединенные Штаты, разгромила военную базу на острове Пирл-Харбор. Потери у американцев большие. Рузвельт объявил войну. Говорят, что это выгодно для нас, что теперь мы будем союзниками.
... ... ...
Кретин и дурак я. И не мне руководить хирургией в госпитале.
'Плохо, Николай Михайлович, очень плохо'. Так сказал Бочаров, больше ничего не прибавил.
Только что пришел со вскрытия: умер раненый в голень от газовой гангрены. Просмотрели, не оценили тяжести. Делали разрезы, ждали, а нужно было ампутировать бедро. Возможно, был бы жив.
Опять пропуск в 'Книге записей'.
По памяти: Егорьевск закончили благополучно, если не считать той смерти. В самый канун нового года дали машины и повезли через Москву, аж до Подольска. В Подольске развернулись вместе с ЭП в школьном здании. К нам пришел хирург Залкинд в ранге заведующего отделением. Работали с ним посменно. Поступления большие. Гипсовать не успевали. Двое свежих раненых с бомбежки умерли - 'живот' и 'бедро'. Опять ошибки - оперировали, а надо было выжидать, пока сможем повысить кровяное давление. Впрочем, это могло и не удаться, ждали три часа. Так трудно даётся опыт. Удивительно, но газовой нет. Холод страшный, а обмороженых не было.
23 января после полудня принесли приказ: немедленно переезжать в Калугу. ПЭП прислал машины - два автобуса и полуторку.
С начальником в последнюю неделю случилась беда: он запил. С утра трезвый, смущённый, в обед - весёлый, а вечером - пьяный. Противно. Поэтому собирались без него. Комиссар и Тихомиров командовали погрузкой.
Автобусы большие, но на тяжёлый груз не рассчитаны. В первую очередь взяли хозяйство операционной. Кажется, ещё погрузили белье, одеяла. Чеплюк и часть кухни - на грузовик. Всё остальное - в обоз. Продукты обещали в Калуге дать. Развертываться в зданиях, как в Подольске. Город уже три недели наш, небось, всё есть. Так мы рассуждали в автобусе.
Приехали в Калугу утром 24-го, совершенно замёрзшие.
Длинная вокзальная улица, каменные дома сожжены или взорваны. Людей мало. В стороне от проезжей части - немецкая техника.
Трупы ещё не все убраны - видели несколько, валяются в подворотне, в легких френчах, очень белые лица, и волосы развеваются на ветру. Вот они, 'белокурые бестии'. Домаршировались! Ищу внутри себя чувства - нет, не жалко.
В центре много целых, но замороженных домов без стекол.
Нам понравился Педагогический институт. Начали ремонтировать, пытались отогреть.
Мы, четверо врачей, обосновались недалеко, в деревянном домике. Чудные русские люди попались. Первые пережившие немцев. Старый учитель естествознания. 'В Дерпте вместе с Бурденко кончал'. Его жена - помоложе, тоже учительница. Приняли нас, как родных. Вскипятили чай, принесли картофельных лепешек.
Но следующим утром (26 января) приехал начальник ПЭП-а, сказал, что дом мал. Приказал сейчас же принять помещение ЭПа вместе с ранеными.
Мрачное трехэтажное здание бывшей духовной семинарии. Высокие полукруглые окна заделаны фанерой и досками, во многих торчат трубы, из которых валит дым. Солидный подъезд, большие двери и ряд машин с ранеными. Разгружают. Знакомая по Подольску картина: носилки, торчащие из-под шинелей шины Дитерихса, согнутые сидячие фигуры с разрезанными рукавами шинелей и белыми бинтами. Стоны, чертыханья, просьбы.
Заходим. Вестибюль со сводчатым потолком. Темно. Едкий дым, влажный туман. Чуть виднеется свет нескольких коптилок из снарядных гильз. В четыре ряда на полу стоят носилки с ранеными, посредине проход, едва можно разойтись. Холодно. В центре стоит бочка, в которой тлеют сырые дрова, и дым валит через дыру. По обе стороны коридора - классы. Окна в них забиты почти полностью. В каждом - бочка, труба торчит в окно. В некоторых стоят кровати без матрацев, на них носилки. В других - носилки прямо на полу. В третьих - голый пол.
Мечутся фигуры в белых халатах поверх шинелей, в шапках.
- Санитар! Дай каску!
Каску... Немецкие каски вместо подкладных суден. Вон несет санитар сразу две - к двери на улицу - вылить у крыльца.
Разыскали перевязочную. Очень большая комната. Такой же дым, туман, холод. Посредине стоит бочка, труба тянется далеко в окно. Вокруг печки кучи дров, две скамейки. Сидят раненые. Три стола, на них перевязывают одетых. Две сестры устало передвигаются, халаты поверх шинелей, в шапках. Врач в такой же одежде сидит за столиком и заполняет карточки. Тут же стоит автоклав, отгороженный вешалками, на них висят шинели.
Санпропускник есть, но заложен ранеными. Воды нет. Пить разносят в консервных банках.
Второй этаж еще почти пуст. Окна заделаны, бочки поставлены, кое-где топятся. На третьем этаже потолки ниже, печек нет, окна заделывают солдаты из саперного батальона.
Теперь всё ясно. Пошли искать начальство ЭПа. Нашли начмеда. Пожилой, измученный, небритый доктор.
- Мне приказано к 12.00 передать раненых. После полудня начинаем работать на новом месте. Начальник уже там.
Передача состоялась. Доктор просто сказал, что в здании лежит около двухсот раненых, ежедневно они, ЭП - будут давать нам ещё примерно сто.
Эвакуации пока нет, потому что возят на Алексин, а мост взорван и раненых переводят по льду. Дрова можно брать где-то около лесопилки, а воду нужно возить в бочках из реки.
- Засим будьте здоровы! Раненые говорят, что бои тяжелые.
Упрашиваю:
- Вы хотя бы сегодня нам не направляйте новых. Только сегодня.
- Не обещаю. Там у нас, наверное, ещё хуже. Так что... сами понимаете.
Через час они свернули перевязочную и уехали.
