Вставал в семь, ложился в десять. Ни разу не нарушил режима.
Невесело жил. Но - не скучал. Только сильно тосковал по маме и по дому. Через две-три недели обязательно бывал в Ольхове. Осенью и весной - на пароходе, зимой ходил пешком. Много раз я вымерял эти 25 км.
Учиться нравилось: всё легко давалось, был первым, даже старостой класса: журнал посещений доверяли. Но 'не высовывался'. Странные были порядки: оценки - 'уд' и 'неуд'. Равенство? Глупость?
Уроки не готовил. Заданий мало, всё успевал делать в классе. Даже сочинений дома не писали. Между прочим, учителя были дореволюционной выучки. Только правильно писать не научили - до сих пор ошибки делаю.
Было и слабое место - физкультура. Неловкий, стыдился, хотя сила была. Поэтому хитрил, даже сбегал с уроков. Петь тоже не мог: ни слуха ни голоса. Музыку не слушал, электричества и радио у Александры Николаевны не было.
Любимый предмет - литература. Всё читал, всё знал, учительницы были умные.
Не помню, чтобы на переменах бесился, как полагалось мальчишке. Всё потому же: 'рохля'. В драках не участвовал, меня не били, потому что был сильный, сам не задирался. За всю жизнь ударили однажды - ещё в Ольхове.
Вне школы с ребятами не общался. Порядок такой: пришел из школы, пообедал, помыл посуду и читать.
Это и было, как говорят, 'Одна, но пламенная страсть'.
Книги. Состоял в трех библиотеках, детской, взрослой городской и школьной. Кроме того, в чулане у Александры Николаевны были 'приложения к Ниве' за несколько лет - собрания Горького, Куприна, Андреева, Бунина, Сервантеса, Золя. Комплекты приносил и прочитывал 'от и до'. Гоголя и Пушкина уже раньше знал, в Ольхове. Еще читал всю новую литературу, что приходила в городскую библиотеку - в 20-х годах ещё свободно печатали 'попутчиков'. Конечно, был Есенин, кумир молодёжи. Но мне больше нравился ранний Маяковский: Строчки из 'Облако в штанах' до сих пор помню. Вся моя 'образованность' выросла из беллетристики, научных книг читал мало. Разве, что историю.
Общение. Первые четыре года домашних друзей совсем не было, только в школе. Пионеры не понравились, комсомола даже не попробовал. Однако культурные 'мероприятия' были. Во-первых, театр. Для школьников по субботам билет последние ряды - 10 копеек. Выходной одежды не было, немного смущался, но превозмогал. Ещё ходил на публичные лекции. Ещё помню 'чистки партии': здорово драили!
Историю как предмет, нам не преподавали, было 'обществоведение'. Я был 'за революцию и социализм'. Мама и Александра Николаевна - 'в основном' тоже. Верили, что власть - для народа, и надеялись на будущее. О ЧК говорили шёпотом.
Вёл дневник. Неблаговидное о себе тоже писал, но по-немецки. Тетрадочку позднее взяла моя 'любовь' и не вернула.
О любви. Конечно - влюблялся, и очень рано. Под домом ходил. Сирень в окна бросал. Но писем не писал, и слов не произнёс. Предметы: сначала Шура Венчинова, потом Валя Шобырева, особенно долго. Влюбленность чистая, в постели себя воображал с другими. Да, романтика была, мотивы в уме звучали.
Самое счастливое время - каникулы. От деревенских приятелей отошёл сразу, как попал в Череповец. Общался с сёстрами, они жили рядом. Пока вели хозяйство - была работа: сенокос, картошка, огород. Грибы, ягоды собирал в лесу. Всё вместе - не очень много времени занимало. А в зимние каникулы даже этой работы не было. В 1928 году организовались колхозы и хозяйство ликвидировали - остался только огород. Всё свободное время лежал на диване и читал книги. Мама называла: 'книжный червь' и грозилась продать диван.
Где-то у Горького написано: 'Придут страсти-мордасти, принесут с собой напасти'.
Да, приходили и ко мне. Но как-то всю жизнь удавалось удерживать их 'в пределах', не заносило. За исключением короткого периода в отрочестве.
Все было в 14 лет. Сначала - факты. Помню до мелочей.
Я воровал книги. Добрый десяток. Все помню - пять томов сочинений Маяковского, Англо-русский словарь, Курс фармакологии, 'Медицинская терминология' - собирался стать медиком- теоретиком.
Был большой книжный магазин с открытыми прилавками. Я приходил с папкой, рассматривал книги, листал и незаметно прятал книжку между своих бумаг. Заведующего помню: интеллигентное лицо с бородкой, средних лет.
И вот, последний раз: только я спрятал Маяковского, заведующий подходит, берёт у меня папку, вынимает книжку, кладет на место и говорит, почти ласково:
- Не надо это делать, молодой человек:
И - всё. Я убежал, раздавленный стыдом и страхом.
Мне и сейчас жутко, через 70 лет: чтобы могло быть! Бог спас?
В восьмом классе, на границе 15-16-ти лет, я сам и жизнь изменились.
Даже и страна. НЭП кончился, началось движение в социализм.
В классе были 'лишенцы' - дети, у которых родители относились к 'нетрудовым элементам', лишенным избирательных прав. Это все 'бывшие' - дворяне, купцы, кулаки, попы. Мы знали о таких детях, но 'дискриминации' не подвергали - слишком абстрактно для мальчишек.
За съездами партии не следил, но был в курсе дела: планы индустриализации. Первая пятилетка. 'Левый уклон' - Троцкий. Дальше - 'правый уклон' - Зиновьев, Бухарин, Рыков. Но пока их только ругали, не судили. Знали слово 'вредители': 'Шахтинское дело', 'Промпартия'.
Пошло наступление на кулака - сначала налогами, а потом раскулачиванием. Образовались колхозы, сплошная коллективизация. Партия посылала читать мужикам 'Головокружение от успехов', даже нас, восьмиклассников. Началось массовое бегство из деревни наиболее предприимчивых мужиков. В том числе, и на 'стройки социализма'. Уверен, что без коллективизации и арестов. Партия бы не построила пятилетки.
На рынке ломали ларьки и магазинчики частников. За год все товары исчезли. Ввели талоны, а потом и карточки.
Мама в колхоз не вступила, определилась как служащая и ликвидировала хозяйство. Это уже назревало - работать некому. Мы уже жили в новом домике - маминой личной собственности, хотя с долгам. Маруся кончила институт и поехала на врачебный участок за 20 км. Отказались от папиной помощи и даже купили мне ботинки вместо деревенских сапог.
Между тем идея социализма уже укоренилась в умах 'малой интеллигенции' и не помню, чтобы мама и учительницы у Александры Николаевны роптали на коммунистов. Конечно, мама переживала за 'баб', что плакали, отводя скотину в общественные дворы. Но это относили за счет 'ошибок'. ГПУ ещё так не свирепствовало, как в 37-м, богатеев в наших деревнях было мало, поэтому раскулачивание в Ольхово шло сравнительно легко.
Школьные дела тоже изменились: после 7-го класса многие ученики отсеялись. Создали один класс из двух. В средних школах ввели специализацию - 'уклоны'. Нам достался 'лесотехнический': инженеры из леспромхоза читали лекции. Было ново и интересно: 'таксация', 'геодезия', 'лесоустройство'. Зачётов не устраивали, но водили 'в поле' - работать с приборами. Чего ещё лучше?
Любовь. Валя Шобырева из нашего класса. Каждое утро, как шел в школу глядел - не появится ли
