покрыто белым снегом, ночь вроде показалась светлее, но по-прежнему дальше пяти шагов ничего нельзя было разглядеть. До рассвета ещё более часа, Ануприенко решил пройти вдоль орудий, проверить часовых; но в то время, как он только ещё намеревался сделать это, увидел вспыхнувший неподалёку во тьме жёлтый огонёк цигарки. И почти тут же услышал знакомый голос:
— Кто огнём балуется?
Говорил Панкратов. Он, как видно, проверял посты и теперь заметил закурившего солдата и направился к нему.
Огонёк погас, и солдат нарочито-требовательно (голос солдата тоже был знаком — на посту стоял Опенька) прокричал:
— Стой, кто идёт?
— Опенька, ты? Ты что огнём балуешь? Снайпера ищешь? — снова послышался из темноты голос Панкратова.
Ануприенко протёр глаза и откинул воротник шинели; он был доволен, что лейтенант Панкратов тоже не спит и проверяет посты; капитан не стал окликать Панкратова, не желая мешать лейтенанту, стал прислушиваться к их разговору.
— Снайпер он на третью вспышку целит, товарищ лейтенант, а я только — чирк и готово, — оправдывался Опенька.
— Не сносить тебе головы, Опенька.
— Это, товарищ лейтенант, я и сам понимаю, но курить-то хочется.
— Нагнись, шинелью накройся.
— Шинелью старшина не разрешает, Прожгешь, говорит, а она казённая.
— Капитан у себя, не видел? — неожиданно перебил Панкратов, видимо, не желая продолжать далее бесполезный разговор с разведчиком.
— У себя.
Голоса смолкли, и там, откуда они доносились, в густой темноте ночи опять ярко вспыхнул огонёк — часовой раскуривал цигарку. Потом огонёк раздвоился, один тут же погас, а второй, колеблясь и затухая, стал приближаться к капитану. «Прикурил у Опеньки», — подумал Ануприенко и улыбнулся, представив, как торжествующе-лукаво скосил глаза Опенька, протягивая лейтенанту раскуренную цигарку. «Других предупреждает, а себя не жалко…» Огонёк все приближался, теперь уже совсем рядом послышался скрип шагов, и из темноты проступила стройная фигура лейтенанта Панкратова.
— Не спим? — весело проговорил Ануприенко, приглашая лейтенанта в окоп. — Это хорошо, А настроение как?
— Бодрое, товарищ капитан.
— Правду говоришь?
Панкратов и сам не знал, правду ли говорил, или неправду, во всяком случае хотел сказать правду; он молодцевато тряхнул плечами и даже слегка выпятил грудь, желая показать этим, что он бодр и готов выполнять любое поручение; он уже хотел повторить свой отчёт, но Ануприенко, незаметно наблюдавший за ним, опередил его:
— Вижу, бодрое… Садись-ка лучше, ещё успеешь и постоять и набегаться, — сам Ануприенко уже сидел на земляном приступке и снизу вверх смотрел на Панкратова. — Садись, время ещё есть. Спят, зорюют, — он кивнул в сторону противника.
— Зорюют, товарищ капитан.
В это время кто-то подошёл к окопу и крикнул:
— Товарищ капитан, связь с НП полка нарушена!
Это лейтенант Рубкин. Плечи и каска в снегу.
— Давно?
— Минут двадцать.
Ануприенко поднялся и быстро выпрыгнул из окопа.
— Людей на линию выслал? — торопливо спросил Рубкина.
— Двоих, по времени должны уже дойти до НП, а телефон молчит. Провод тянется по болоту, а туда немец мины швыряет, Нашёл же место, собака!
— Пойдём к связистам.
Связисты находились в небольшом квадратном окопе, накрытом сверху жердями и плащ-палатками. В углу, прижавшись спиной к мокрой стене, сидел дежурный связист и кричал в трубку: «Обь! Обь!» Тут же, на хворосте, дремали ещё несколько бойцов из взвода управления, поджав колени к подбородкам.
— Молчит Обь?
— Молчит, товарищ капитан!
— Разрешите, я пойду на линию?.. — Попросился Панкратов. Он тоже вместе с капитаном и Рубкиным пришёл к связистам.
Но в это время связист, прикрыв трубку ладонью, радостно воскликнул, что связь налажена, что с НП требуют командира батареи, и тут же передал трубку капитану.
— Ануприенко? — захрипело в трубке. Говорил командир полка.
— Да.
— Как у тебя?
— Порядок.
— Немец не беспокоит?
— Левее меня бьют из миномётов по пехоте, а здесь тихо. Молчит.
— Ещё раз напоминаю: в артподготовке не участвуешь!
— Есть, не участвую!
— Задача та же, никаких изменений. Ну, желаю удачи!..
Голос в трубке смолк. Капитан передал её связисту и, пригласив Панкратова и Рубкина, направился к орудийным расчётам. Рыхлый снег мягко проваливался под ногами, морозец покалывал щеки. На болоте все ещё рвались мины.
Возле третьего орудия двое бойцов держали под руки раздетого по пояс Терехина. Сержант Борисов ладонями загребал снег с земли и натирал голову хозвзводовца.
— Вы что делаете? — удивился Ануприенко.
Он знал, что хозвзводовцы Каймирасов и Терехин ночью напились до бессознания; тогда, в сердцах, он пообещал отправить их в штрафную роту, а заодно вместе с ними и «растяпу-командира» Борисова, но успел уже забыть об этом и теперь не сразу понял, что происходит.
Борисов неторопливо стряхнул с рук подтаявший снег и, вытерев их о полу гимнастёрки, сказал:
— В чувство приводим…
— Кого это?
— Пополнение наше. На чужом горбу хотел!..
— Вы же застудите его.
— Ни черта ему не сделается, а простынет — туда и дорога. Землю топчет, а постоять за неё — дядя?..
— Хватит, Борисов! — строго сказал капитан.
— Хватит так хватит. Одевайте его, ребята, да погоняйте вокруг окопа как следует, чтобы пот градом!.
Приказав Борисову идти отдыхать перед боем, Ануприенко пошёл ко второму орудию. Там тоже не спали. Пятеро, они собрались в кружок под щитом и слушали усатого наводчика Ляпина; увидев подошедшего командира батареи, встали.
— Сидите, сидите, — чуть приподняв руку, проговорил капитан и присел на станину рядом с наводчиком. — О чем толкуем?
— Кто о чем, — ответил боец, сидевший напротив, и, кивнув подбородком на Ляпина, добавил: — О жизни своей.
Наводчик не спеша погладил уже слегка заиндевевшие усы.
— Откуда сам? — спросил его капитан.
— Из Оленихи. Есть такое село за Тюменью — Олениха, в лесу стоит, в тайге.
