Проклятый город. Однажды случится ужасное...

— Они предложили мне работу и этот дом — он принадлежит фирме, что-то вроде служебной жилплощади. И заодно предложили устроить Бастиана в лицей «Сент-Экзюпери». Когда я навел справки, что это за учебное заведение, я уже больше не колебался.

— Да, понимаю, — кивнула Одри.

— Вот так получилось… Совершенно неожиданно, — повторил Даниэль Миро. — Они сами все устроили, обо всем позаботились. Они выполнили все формальности, какие полагаются при зачислении.

— И они же заплатили за обучение?

— Ну да… если честно, я даже не знаю, сколько это стоило. Но, должно быть, это и впрямь отличное заведение — если там работают такие учителя, как вы.

Глава 15

Сезар Мандель, стиснув зубы, шел по садовой аллее одной из самых красивых усадеб, примыкавших к городскому парку; это было настоящее родовое поместье в миниатюре — тщательно отреставрированное, ухоженное, вылизанное, — массивные чугунные ворота которого открывались прямо в парк.

Он не замечал вокруг ничего из окружающего пейзажа, привычного с самого детства, — он чувствовал себя… униженным! Он, Сезар Мандель!

УНИЖЕННЫМ!

Униженным этой… шлюхой! Этой сраной училкой, корчащей из себя парижскую штучку! Да кто она вообще такая, чтобы посметь унизить его, Манделя, на глазах у его друзей!

Он со злостью толкнул входную дверь, чуть не сбив с ног Антуанетту, горничную-филиппинку, которая смахивала пыль с висевших в холле картин. Они всегда казались Манделю идиотскими — охотничьи сцены вперемежку с портретами старых напыщенных шлюх в платьях XVIII века. В их физиономиях вроде бы прослеживалась отдаленная связь с материнским лицом, но на самом деле он в это почти не верил; это был бзик матери, принадлежащей к какому-то давно вымершему аристократическому роду и поэтому считавшей своим долгом громоздить в каждом углу стопки номеров журнала «Точка зрения» и уверять всех пришедших, что на портретах в холле, написанных какими-то там охрененно знаменитыми живописцами, изображены ее родственницы по женской линии.

— О, простите, месье, я вас не заметила!

Голос горничной напоминал высокий пронзительный щебет испуганной канарейки. Поверх платья на ней был крошечный белый фартучек — еще одна причуда матери. (Можно подумать, в настоящих аристократических домах держат горничных-филипиинок, да еще и одетых как театральные субретки! Обхохочешься!)

Он процедил сквозь зубы: «Извините» — и направился к лестнице, ведущей на второй этаж, чтобы сразу подняться к себе…

УНИЖЕН!

…но, поскольку беда не приходит одна, его тут же окликнули:

— Так-так, значит, мы бежим сломя голову и даже не хотим поздороваться с мамочкой? К тому же едва не сбиваем горничную с ног!..

Сезар вздрогнул. Потом закрыл глаза. Глубоко вздохнул.

— Здравствуйте, мама, — сказал он, оборачиваясь, с широкой улыбкой. — Вы хорошо себя сегодня чувствуете?

В том, что старая сука чувствует себя хорошо, не было ни малейшего сомнения: в руке она держала большой, тяжелый хрустальный бокал, в котором плескалось немного янтарной ароматной жидкости, при этом ряды жемчужных бус, обвивавшихся вокруг тощей морщинистой шеи, отсвечивали желтизной. «Бусы старинные, Сезар, они принадлежали еще моей прапрапрабабушке и всегда передавались старшей дочери по наследству!» (Почему-то эти слова всегда вызывали в воображении Сезара Манделя одну и ту же сцену: мать стоит на четвереньках посреди супружеского ложа, а отец наяривает ее сзади, отчего ряды жемчужных бус скользят по подушкам из стороны в сторону.) Мать стояла на пороге гостиной, что означало: я целый день не знала, чем себя занять, я даже слегка подрочила, потому что доктор Феро мне это рекомендовал, я еле дождалась шести вечера, чтобы принять свою первую законную дозу, и вот наконец ты вернулся, мой маленький Сезар, чтобы немного меня развлечь, а то мне было так скучно одной…

Сезар подошел к ней и запечатлел на ее щеке почтительный сыновний поцелуй.

Он ощутил смесь запахов пудры, духов и алкоголя, и это вызвало к нем неодолимое желание схватить старуху за тощую шею — вот прямо здесь и сейчас — и сжимать ее до тех пор, пока бледно- голубые глаза (обычно называемые в семье «фарфоровыми» — наследство, кажется, единственное, доставшееся от Морсана де Калиньона) не выскочат из орбит, как пробки из бутылок с шампанским.

— Ну, рассказывай. Как прошел твой день?

Она вошла в гостиную (Сезар знал каждый жест ежедневного ритуала Флорианы Мандель), и он последовал за матерью. Гостиная больше походила на зал для торжественных приемов. Его отец, управляющий регионального банка, страшно гордился, приобретя этот дом, столь вожделенный, с его двенадцатью комнатами, садом, прекрасным видом на парк и сливками местного общества, живущими по соседству. Разумеется, вся мебель была старинной, под стать самому дому, и мать восхищенно говорила, указывая на все это барахло, приобретенное ею на аукционах и распродажах, что эти вещи, некогда стоявшие в родовом замке Морсанов, пережили века — тогда как на самом деле всю свою мебель Морсаны, скорее всего, сожгли в каминах еще два столетия назад, чтобы не окочуриться от холода у себя в замке.

Старая карга спросила: «Как прошел твой день?» — не так ли?

О, отлично, мама. Я пережил самые поганые минуты за всю свою жизнь: маленький парижский говнюк разыгрывал из себя Казанову с самой клевой телкой во всем классе, а та отвечала на его заигрывания, ломаясь, как в театре.

— Очень хорошо, мама. У нас была встреча с писателем.

— Известным? — спросила она.

Сезар Мандель посмотрел на мать с холодной улыбкой: писатель, даже известный, в ее личной системе ценностей значил очень немного по сравнению с наследником знатного рода, но все-таки немного больше, чем вовсе неизвестный.

— Николя Ле Гаррек… вы его знаете?

Флориана Мандель поискала ответ на дне своего бокала, но нашла там лишь два почти растаявших кубика льда и промолчала.

— Так что день был… интересный, — добавил сын.

— Представь себе, и у меня тоже.

Он с трудом мог в это поверить, однако новость дня, которую сообщила ему мать, была действительно нешуточной: его отцу предложили крупный финансовый пост в Саудовской Аравии.

— Конечно, это большие деньги… целое состояние, но все-таки… Ты можешь представить себе, что мы переедем в Саудовскую Аравию? Неужели мне придется носить на лице вуаль или… как это называется? Представляешь?

Нет, он не мог этого представить — по крайней мере, СЕБЯ, живущим в Саудовской Аравии (хотя одновременно с этим подумал, что если бы мать стала носить чадру, закрывающую ее с головы до ног, то в кои-то веки сделала бы хоть что-то полезное для человечества). Но в одном старая кляча была права — новость в самом деле такая, что охренеть можно.

Между тем как она перечисляла все плюсы и минусы такой перемены — «Представь, он сообщил мне об этом по телефону!.. Я до сих пор едва могу в это поверить!» — Сезар размышлял о последствиях переезда. Он вдруг подумал: если бы с отцом случилось что-нибудь непредвиденное, его наследство позволило бы им вести прежний образ жизни (во всяком случае, ему, потому что он не собирался особенно беспокоиться о своей шестилетней сестре, а уж