она сидела на пляже вместе с ребенком, мальчиком в летней панамке, и оба смеялись. Снимок был сделан при ярком солнечном освещении, так что можно было разглядеть необычный цвет глаз женщины — между серым и черным, — который унаследовал и сын. На третьей фотографии ей было около тридцати, и она стояла в вечернем платье, элегантном без всякой вычурности, среди какого-то многочисленного собрания. Бертеги изучил другие лица, ища в них сходство с женщиной, но не нашел. Так или иначе, он пристально разглядывал только ее и понял, что эта женщина, хотя и не была по-настоящему красива (лицо ее было костистым и почти прямоугольным по форме), обладала неким магнетизмом, которым, судя по всему, часто пользовалась в жизни.
Чуть поодаль от остальных стояла фотография мужчины: сумрачный взгляд, темно-серые глаза. Мальчик в панамке стал взрослым. Фотография была явно сделана профессионалом. Бертеги смотрел на нее со смутным ощущением дежавю. Где он мог раньше видеть сына Одиль Ле Гаррек? Может быть, в ходе какого-то другого расследования?
На этом история заканчивалась. Однако в ней не хватало множества глав: куда делся муж, который был лишь на одной — свадебной — фотографии? Почему двухлетний сын, мальчик сразу превращался в тридцатилетнего мужчину?
— Вы его знаете? — произнес Клеман у него за спиной.
Бертеги вздрогнул — он, как обычно, полностью погрузился в размышления, не замечая, что происходит вокруг.
— Я… никак не могу понять, — ответил он.
— По-моему, он писатель. Пишет романы. Николя Ле Гаррек.
Мадлен Рабатэ на вид было около пятидесяти лет. Лицо ее казалось выдубленным, руки огрубели от постоянной физической работы. Волосы, закрученные в узел, поседели. Форменная одежда горничной — нечто вроде платья-фартука (или наоборот) — была серой, словно подобранная под цвет волос.
Она обнаружила запертую дверь в спальню хозяйки меньше часа назад и все еще пребывала в состоянии шока. Сидя в старом плетеном кресле, она мяла в руках носовой платок и бессвязно рассказывала:
— Я поступила к ней сразу после того, как ее сын уехал… Я занималась не только уборкой — еще и делала покупки, потому что она терпеть не могла ходить по магазинам… И еще развлекала ее разговорами, потому что она была совсем одинокой… Я приходила три раза в неделю, потому что она хоть и жила одна, но хотела, чтобы дом был чистым, — даже те комнаты, куда никто никогда не заходил. Двадцать лет, — горничная говорила это уже не в первый раз, — целых двадцать лет, подумать только!
— Вы не заметили ничего странного сегодня утром? — спросил Бертеги, воспользовавшись паузой. — Может быть, входная дверь была открыта?
— Странного?.. — удивленно переспросила женщина. — Нет, ничего такого… Я пришла очень рано, как всегда. Иногда мне было удобнее приходить еще раньше, тогда я предупреждала ее заранее. Но когда я позвонила вчера вечером, было занято…
Последние слова она произнесла ослабевшим голосом и вслед за этим прижала носовой платок ко рту. Очевидно, подумал Бертеги, она хоть секунду, но видела труп — когда пожарные взломали дверь. Она видела глаза покойной хозяйки, выражение ужаса на ее лице. И телефонную трубку в ее руке…
Словно подтверждая его мысли, горничная снова заговорила:
— Должно быть, у нее был сердечный приступ, и она хотела вызвать «скорую»…
— Сердечный приступ? — переспросил Бертеги.
— Да… то есть… я не знаю. У нее уже был приступ в прошлом году. Я подумала, что мог быть новый… или нет?
Она устремила на полицейского взгляд, полный надежды.
— Да, конечно, — кивнул он, — сердечный приступ — это вполне вероятно. Вы знаете кого-нибудь, у кого был дубликат ключа?
— Ключа?.. Ах, да… Нет, не знаю… Хотя, дайте-ка подумать… Может быть, у Сюзи, ее подруги. Да, наверняка у Сюзи. О других я не знаю.
Бертеги несколько мгновений пристально смотрел на горничную, и она густо покраснела.
— И у меня, конечно же, но…
Слова замерли у нее на губах. Она смотрела на Бертеги с таким видом, словно спрашивала:
Шорох шагов по гравию, донесшийся снаружи, уведомил о прибытии судмедэксперта. Клеман отправился его встречать.
Оставшись наедине с Бертеги, Мадлен Рабатэ снова с тревогой на него взглянула.
— Вы знаете кого-нибудь, кого нужно уведомить о ее смерти? — спросил он. — Кого-нибудь из родственников?.. Мужа? — добавил он, кивнув на фотографии.
Тон комиссара, казалось, слегка ее ободрил.
— Она вдова. (Горничная нахмурилась.) То есть была вдовой…
— Может быть, ее сын?..
Горничная отвела глаза.
— Сын… он ее никогда не навещал. Хотя живет в Париже, оттуда ехать меньше двух часов на экспрессе, но… Я даже не знаю, перезванивались ли они. Она никогда о нем не говорила.
Немного помедлив, Мадлен Рабатэ добавила:
— Он — знаменитость.
Словно эхо этих слов, сверху донеслись звуки шагов Клемана и судмедэксперта, вошедших в спальню.
— Знаменитость? — удивленно повторил Бертеги, вспоминая мужчину с темно-серыми глазами, чье лицо увидел на фотографии.
— Да, он писатель, — ответила горничная. — Его книги здесь есть, — добавила она. — Если хотите, я вам их покажу, они стоят в гостиной.
— Следую за вами.
Горничная поднялась и, неловко ступая семенящей и одновременно тяжелой походкой в своем бесформенном платье, провела Бертеги в комнату, похожую на все остальные комнаты этого дома, с такой же, как и везде, обстановкой, состоящей из разнородных предметов мебели, безделушек и диванных подушечек, видимо, собиравшихся от случая к случаю в течение всей жизни.
Мадлен Рабатэ пересекла комнату и подошла к небольшому шкафчику, заставленному дешевыми безделушками, дыша так тяжело, словно прошла минимум полкилометра.
— Вот…
Бертеги приблизился. Между двумя фарфоровыми ангелочками стояли в ряд несколько книг, обложки которых напоминали об оформлении детективных романов. Одна из книг была развернута так, что обложка была видна полностью. Бертеги тут же узнал ее: на голубом фоне — цветок лилии с капелькой крови на лепестке… Точно такую же книгу он видел на ночном столике жены этой весной (Мэрил была аспиранткой на кафедре английской литературы, и в течение тех девяти лет, что они были женаты, Бертеги всегда засыпал под шорох переворачиваемых ею книжных страниц). «Голубая лилия». Фотографию автора он тоже узнал — она была точной копией того снимка, что стоял на комоде, только поменьше. Понятно, почему он не узнал этого человека с первого взгляда: как-то не ожидаешь увидеть фотографию писателя, которого читает твоя жена, на комоде возле трупа, распростертого у твоих ног.
Итак, это была фотография Николя Ле Гаррека.
Бертеги вынул из кармана носовой платок и осторожно взял книгу в руки.
— Значит, покойная — мать Николя Ле Гаррека, — проговорил он, рассматривая книгу.
Мадлен Рабатэ кивнула с таким гордым видом, словно бы отблеск славы автора и на нее падал.
Бертеги пробежал глазами аннотацию на обложке. Издатель явно стремился заинтриговать читателя:
