— Ты сказал, что уже видел того типа раньше, — напомнил Бертеги.
— Да, — с сумрачным видом кивнул Типьер. — Но я бы его не вспомнил, если бы… (он покосился на мать) если бы не эта ночь… А так — у меня как будто что-то сконнектилось…
— При каких обстоятельствах ты его видел в первый раз?
— Это было в прошлую субботу, вечером. У Блоно…
Бертеги вопросительно взглянул на мадам Мансар.
— Это семья наших друзей, — объяснила она. — Иногда по субботам мальчики там остаются на вечер и ночь…
— И что ты видел? — спросил Бертеги, снова поворачиваясь к Типьеру.
— Ну, почти то же самое… Высокого типа в черном. Оттуда, где я был, не было видно лица, но все равно он мне показался… каким-то странным.
— Как это произошло?
— Ну… я пошел на кухню выпить кока-колы… а холодильник у них стоит у окна. Они живут на последнем этаже, а напротив — небольшой такой садик и только один дом, больше никаких по соседству…
Сердце Бертеги учащенно забилось.
— А где живут эти люди? — спросил он у мадам Мансар.
— Квартал Бракеолль.
— Но где именно?
— Рю де Карм, дом тридцать четыре, кажется… тридцать четыре или тридцать два? — спросила она у сына.
Но Бертеги уже не слушал.
Черная тень в окрестностях фермы, где убили быка… Черная тень в парке… И черная тень возле дома Одиль Ле Гаррек!
В мозгу Бертеги пульсировала одни и та же фраза, словно далекое эхо той, которую много лет назад постоянно повторял другой полицейский:
— И что он делал, тот тип в черном?
— Он уходил… То есть шел от дома через двор, очень быстро. Так быстро, что почти скользил… И его пальто развевалось, как вампирский плащ… Но я не очень хорошо его разглядел. В том дворе всегда темно.
Бертеги кивнул. Он вспомнил удушливый сумрак подвала Одиль Ле Гаррек и темноту, которая сгустилась на улице, когда он выбрался оттуда в компании ее сына.
— Значит, лица ты не разглядел?
— Н-нет…
В голосе мальчика все же слышалась некоторая нерешительность.
— Ты уверен? — настойчиво спросил Бертеги.
Типьер кивнул.
— Ты ничего от меня не скрываешь, Типьер? Можешь сказать все, что знаешь, никто тебя не будет ругать…
Вздох.
— Он вдруг ни с того ни с сего остановился. И тогда я попятился от окна. А когда снова подошел, на улице уже никого не было. Но это все заняло… ну, не знаю… секунд пять.
— А почему ты попятился?
— Ну…
Теперь его черты и манера поведения наконец выглядели детскими. Он даже втянул голову в плечи от смущения.
— Я не хотел увидеть его лицо, — пробормотал мальчик.
Бертеги промолчал, ожидая продолжения.
— Не хотел, потому что не был уверен, что это человек. Я даже не уверен, что на самом деле его видел. Но я чувствовал, что что-то не так.
— То есть? — спросил комиссар.
Типьер снова посмотрел на мать, потом нехотя сказал:
— Когда я его увидел, мне вдруг стало холодно. И этот холод был какой-то… не совсем обычный.
Он вздохнул.
— Поэтому, наверно, я и постарался его забыть и не вспоминал до прошлой ночи. Потому что этот тип, эта тень… он не был похож на живого человека. Он был как будто уже мертвый. Поэтому от него и шел холод… могильный холод.
Бертеги сел в машину, все еще взволнованный тем, что услышал от младшего сына мадам Мансар, и одновременно довольный, что ему удалось установить связь между тремя разными делами.
Он уже направлялся к выезду из города, когда позвонил Клеман.
— Есть кое-что новенькое, — объявил Бертеги своему медлительному помощнику.
Он вкратце рассказал о своих встречах за сегодняшнее утро, хотя и опустил всю мистику из рассказа маленького свидетеля.
— Я хочу, чтобы ты поторопил экспертов, которые работали в парке, где нашли скейтборд. Пусть еще раз осмотрят там все, прочешут мелким гребнем. Если тот тип действительно был там, он не мог вообще не оставить следов. Должно быть хоть что-то — следы обуви, ворсинки с одежды, что угодно. Если найдут, отправляй их на ферму Моризо.
— Это может занять несколько дней, — сказал Клеман. — К тому же вокруг загона ничего не нашли… Это же ферма…
— Пусть все же попытаются. Мне нужна какая-то деталь, пусть одна-единственная, но такая, чтобы она могла стать связующим звеном… И то же самое — в доме Ле Гаррек. Особенно там! Если мальчишка действительно видел того типа в субботу вечером — надо будет еще уточнить у Блоно, — это будет ключевой элемент для начала официального расследования. Подростки-хулиганы, перерезавшие телефонные провода, это, конечно, неприятно, но это не убийство, даже в самом крайнем случае — непредумышленное… Но вот тип, перерезавший провода в доме, где чуть позже находят труп, и он же — прогуливающийся в окрестностях фермы, где находят убитого быка, а потом — в парке, где подростка насаживают на прутья ограды, как на вертел, — этого более чем достаточно, чтобы искать виновного сразу в трех преступлениях…
— То есть вы думаете, что между тремя этими делами есть связь?
— Да. И ты тоже так думаешь.
Бертеги уже хотел закончить разговор, но спохватился.
— Да, еще одно. Считай, что это моя личная просьба.
Трубка хранила настороженное молчание.
— Я уверен, ты знаешь кого-нибудь, кто разбирается в тех… обрядах, которые здесь совершались. Я хочу, чтобы ты меня просветил на этот счет.
— Обрядах?..
— Думаю, ты меня понял. Клеман. Я знаю факты: «дело Талько», человеческие жертвоприношения… Но мне не хватает деталей. Как именно происходят все эти жертвоприношения, черные мессы и все такое? Каковы… ритуалы? — уточнил Бертеги, пытаясь избавиться от ощущения, что каким-то образом попал на съемочную площадку фильма «Экзорцист» в самый разгар съемок.
— Могу я узнать, зачем вам это нужно?
— Я хочу понять, почему у быка вырезали сердце. Что это означает. Может быть, это какое-то… предупреждение?
