— Да, с осени придется ему подналечь! — ответил за брата моряк. — Ушел он воевать с первого курса и теперь, как говорится, ни до бога, ни до людей… Без образования в наше время худо. Кстати, и к вам, товарищи, просьба. Вы, так сказать, его начальство, вижу, что знаете его, как облупленного. Желательно, чтобы именно вы дали ему характеристику…
— А почему ж не дать? — подхватил Иван Иванович. — Дадим. Парень он что надо! Не беспокойтесь… Такую, брат, характеристику дадим, что любо-дорого! Но, братцы, имейте в виду, завтра в полдень я — ту-ту-у! Нах Остен! К самураям порядочек наводить… Так что давайте не откладывать…
Никитин воспринял просьбу моряка как вполне естественную, вынул из планшетки школьную тетрадь, вырвал из середины двойной листок, положил его на стол.
— На, Савельич, пиши, — сказал Родин, подавая авторучку. — Знаешь, откуда она у меня? Из самого логова врага! На Унтер ден Линден взял, честное слово! Смотри, «Пеликан»! Лучшая фирма… Фрицы сделают так уж на совесть! Попробуй, как пишет.
Никитин с любопытством осмотрел ручку, черкнул несколько линий и завитушек на краешке газеты. Авторучка и в самом деле была хороша.
— Во, Савельич! Только на купюрах такой ручкой расписываться! Дарю тебе на память по случаю нашей встречи в столице!..
— Еще чего! — запротестовал Никитин. — Тебе самому понадобится… К тому же для тебя — это память о Берлине… — Но Родин и слышать не хотел.
— Обо мне не беспокойся. Коли переживу очередную суматоху, то как-нибудь уж найду себе новую, какую-нибудь «Киси-миси-суки-цуки!» — заразительно смеясь, говорил он. — Давай, Савельич, пиши. Мужик ты писучий, я знаю… Давай!
Никитин сосредоточился и начал писать каллиграфическим почерком:
Характеристика
Тов. Орлов Ю. М. прибыл в батальон…
Никитин остановился. «Прибыл… — это слово к данному случаю не подходит, — подумал он. — Прибыть можно по вызову, по назначению, по мобилизации, наконец, добровольно. Но не так…» Несколько минут Никитин пытался как-то обойти это щепетильное место, однако ничего путного не получилось. Перед глазами стояли власовцы, сбившиеся в кучу у открытой двери вагона, а на первом плане высокий парень в длинной хорошо отутюженной немецкой шинели, с кокардой на фуражке. Вспомнилось караульное помещение, удар плеткой… Никитин с трудом удержался, чтобы не взглянуть на вешалку: там под шинелью висела та самая плетка. Он сохранил и берег ее как реликвию, напоминавшую о годах суровой борьбы, о многих удачах и неудачах.
Как-то его батальон дрался за овладение переправой. У подножья моста в бетонном укрытии засели фашисты. Никитин приказал подкатить пушку. Пушка била по укрытию, но все снаряды пролетали мимо. Нависла угроза провала всей операции. Вот тогда-то к Никитину подскакал на коне командир дивизии, вырвал из рук Никитина плетку и хлестнул ею комбата… Буквально следующий же снаряд снес часть вражеского укрепления. Потом еще и еще, один за другим следовали прямые попадания. Вскоре началась и переправа…
Вспомнив об этом, бывший комбат инстинктивно взглянул на своего бронебойщика: на лбу под волосами у него виднелся шрам… Никитин почувствовал, как учащенно забилось сердце, к лицу прихлынула кровь. Он встал.
— На-ка, Иван Иванович, пиши ты, — решительно произнес Никитин и протянул самописку Родину. — У меня что-то не получается. Собственно, тебе как начальнику штаба сам бог велел писать характеристики…
Все рассмеялись, а Родин стал упорно отнекиваться: и почерк у него некрасивый, и пишет нескладно, наконец, виновато признался:
— Нет, братцы, не получится у меня дельной характеристики… Сами видели, я тут хватанул больше всех… Ну что это за документ будет? Курам на смех!.. Не-е!.. — и, потянув Никитина за локоть, силой усадил его за стол: — Знаешь, Владимир Савельевич, ты начал писать, ты и дописывай… Голова у тебя ясная. Я знаю. Не крути нам шарики… В конце концов, батальоном командовал ты… Вот и пиши. Юрка — парень что надо! Воевал, дай бог каждому! Пиши, пиши…
Никитину стало неловко. После минутного замешательства он сказал:
— А знаете что, товарищи, отложим-ка это дело на завтра…
Все насторожились.
— Что-то не пишется, серьезно… — продолжал Никитин. — Как-никак, а выпили мы основательно! По-моему, на свежую голову лучше пойдет…
Братья Орловы промолчали, но по их лицам пробежала тень сомнения. Никитин заметил это и добавил:
— К тому же, товарищи, надо заверить наши подписи!
— Вообще-то желательно… — произнес моряк не совсем твердо. — Но как, в таком случае, быть с подписью Ивана Ивановича? Он завтра, кажется, отбывает?
— Да, да, Владимир Савельевич, завтра в 10 часов 40 минут отчаливаю!
— А мы, Ваня, утром напишем характеристику, ты ее подпишешь, я заверю твою подпись и заодно тоже подпишу. А днем на службе заверят мою подпись, пришлепнут гербовую печать… Вот это будет настоящий документ!
— Порядок! — воскликнул Родин. — Это будет документ по всем правилам, а не филькина грамота!..
На том и порешили. Было далеко за полночь, когда братья Орловы покинули гостеприимного хозяина, а на следующий день вечером, как и уговорились накануне, снова зашли к нему.
— Ну, как, не опоздал Иван Иванович на поезд? — спросил моряк.
— Нет, что вы! Человек он пунктуальный, — ответил Никитин, приглашая их сесть. — И характеристику подписать успел, и на поезд успел.
При этих словах братья обменялись быстрым взглядом, а лицо Юры покрылось румянцем.
Никитин достал из кармана пиджака аккуратно сложенный листок бумаги, развернул его и, не решаясь начать неприятный разговор, стал перечитывать характеристику. Наконец он переборол себя, взглянул прямо в глаза обоим братьям и тихо сказал;
— Характеристику Юре мы написали. Оба подписали ее. Но поймите, товарищи… — Никитин замялся, в горле словно застрял ком. Он глубоко вздохнул и наконец договорил —… дать эту характеристику вам я не могу. Это было бы лжесвидетельство.
Юра побледнел, опустил глаза. Его брат нахмурился, покраснел, хотел что-то сказать, но не успел.
— Не могу! — продолжал Никитин. — Вы знаете, при каких обстоятельствах Юра попал к нам. Еще вчера, честно говоря, я не мог из-за этого писать, но не хотел говорить об этом при Иване Ивановиче. Ведь его в батальоне еще не было, когда у нас появился Юра. Родин не знает, как Юра стал партизаном, и подписал характеристику не кривя душой. Я ему ничего не рассказал: не знает он этих подробностей и пусть не знает, но подвести его я не могу… Тем более не могу скрывать. Написать же в характеристике, как было в действительности, сами понимаете, в таком виде она вам не понадобится… Скорее повредит, чем поможет…
Сказать все это стоило Никитину немалых усилий. В душе он сочувствовал Орловым, но скрыть позорное прошлое Юрия означало бы простить предателей, от руки которых погибли многие его товарищи. Немало сел и деревень было сожжено этими изменниками; немало детей осиротело… Конечно, к Орлову Никитин теперь относился иначе, чем вначале. Он свою вину перед Родиной искупил в жестоких боях с врагом. Никитин уважал и даже любил своего бывшего бронебойщика, но в официальном документе скрыть то, что он знает, было бы нечестно. Собственно, так поступил бы и Иван Иванович, если бы знал об этой печальной странице в жизни Юрия. Так должен был бы поступить и родной брат Юрия, если бы оказался на месте бывшего комбата. Попросив товарищей дать характеристику брату, он, как и Никитин, сначала не учел затруднительности положения. Ведь накануне вечером и Никитин принялся писать характеристику, не
