Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков

аристократическом регистре «великого куртуазного пения», принципиально отличающемся от «низкого» регистра народной музыки, например от танцевальных мелодий. Видимо, для каждого регистра имелся свой тип исполнителей: или трубадур, или жонглер.

Возникает второй вопрос: если пение сопровождалось аккомпанементом, игрой на музыкальном инструменте, то кто на нем играл? Многие трубадуры умели играть на музыкальных инструментах. Бедный овернский рыцарь Пейроль, скатившийся до положения жонглера, был известен своей игрой на виоле, струнном смычковом инструменте. Были также трубадуры, которым аккомпанировали женщины; к примеру, на полях одной из рукописей изображена женщина, подыгрывающая певцу на тамбурине. У некоторых рыцарей-сочинителей на службе состояли жонглеры, которые и исполняли их кансоны; легко представить себе, как трубадур аккомпанирует жонглеру на каком-либо музыкальном инструменте, и наоборот.

В связи с проблемой использования музыкальных инструментов встает и третий вопрос: как определить природу и тип музыки, которую можно было извлечь из этих инструментов, принимая во внимание, что нотация воспроизводит лишь мелодию, и ничего больше?

Среди музыкальных инструментов в окситанских текстах чаще всего упоминается виола[150]. За ней следует арфа, флейта и энфлабоц — инструмент, более всего напоминающий волынку. Изображения в Церкви целестинского монастыря в Авиньоне, в сводчатом зале донжона замка Пюивер, в монастыре якобинцев в Тулузе позволяют создать представление о тогдашних музыкальных инструментах. Трубадур чаще всего пел один. Ему мог аккомпанировать один или, в крайнем случае, два человека, однако они никогда не перекрывали голос певца, ибо главным правилом почиталась хорошая слышимость текста. Поэтому от исполнявшейся во время пения музыки воспоминаний сохранялось мало: она всего лишь дополняла выводимую певцом мелодию.

Исполнение, или Перформанс

Нельзя забывать, что поэт-композитор был также и первым исполнителем кансоны. Он сам или же кто-то из его свиты наверняка исполняли эту кансону многократно, по различным случаям и перед различной публикой, следовательно, им, без сомнения, приходилось вносить определенные изменения в текст или в мелодию. Музыкальный текст, сохранившийся в песенниках XIII–XIV веков, особенно труден для воспроизведения, ибо истоки его нотации нам неизвестны; он относится к тому типу музыкальной культуры, где повтор или утилитарная адаптация мелодии некоторых стихов играют огромную роль в процессе запоминания песни ее исполнителем. Исполнитель мог свободно вносить дополнения в мелодию, и эти изменения, очевидно, не могли быть отражены в нотной записи, где каждая нота, скорее всего, имеет более или менее одинаковую длительность.

По сравнению с другими музыкальными жанрами репертуар трубадуров в целом достаточно узок и беден сложными вариациями, поэтому, пытаясь постичь музыку трубадуров, видимо, следует привлечь на помощь дополнительные источники и, в частности, многочисленные рукописи григорианских хоралов, с одной стороны, и песенников труверов, с другой. Но не заведут ли подобные исследования нас в тупик? Мелодии своих песен трубадуры хранили в голове; однако резонно предположить, что музыкальный текст они набрасывали письменно на каком-нибудь листке, и, таким образом, в записи мелодия появлялась раньше, чем ее исполняли в полный голос со всеми необходимыми по случаю вариациями.

Знаменитая кансона Бернарта де Вентадорна Can vei la lauzeta («Люблю на жаворонка взлет…») дошла до нас вместе с двенадцатью различными музыкальными версиями. Но прежде чем кансона была записана, она почти столетие просуществовала в устной форме. Тем не менее следует отметить большое сходство всех двенадцати версий, включая и подражания — contrafacta — на французском, латинском и окситанском языках, созданные в XIV веке. К песням, приписываемым Бернарту де Вентадорну, сохранилось девятнадцать мелодий, к песням Гаусельма Файдита — четырнадцать, к песням Фолькета Марсельского — тринадцать. Большинство мелодий сохранились в двух или трех версиях[151]. Исходя из имеющегося корпуса музыкальных текстов, можно сделать несколько общих выводов. Существует тесная связь между стихотворением и мелодией; на этом сплаве базируется лиризм куртуазной поэзии. Мелодия, предназначенная для первой строфы, служит и для последующих строф, обладающих, таким образом, аналогичной метрической схемой: каждая строфа имеет равное количество стихов, а каждый самостоятельный стих — равное количество слогов во всех строфах. Место же тонического ударения в стихе может варьироваться, вне зависимости от цезуры и рифмы, что дает исполнителю полную свободу в выборе способов достижения желаемой им выразительности. Текст каждой строфы составляет смысловое единство, так что исполнители, подобно переписчикам рукописей, могли изменять порядок следования строф между собой. Но первая строфа почти всегда оставалась во главе стихотворения, что позволяло запоминать песню по ее первому стиху (incipit).

Каждое исполнение было в своем роде уникальным представлением, во время которого исполнитель должен был выказать весь свой талант, дабы сначала привлечь, а потом и захватить внимание публики. Razo, или рассуждение (комментарий), прозаический текст, большей частью предшествующий стихотворению, в нескольких фразах излагал содержание песни. Razo в сочетании с громким голосом позволял добиться тишины от собравшихся в зале замка гостей или созвать разбредающуюся в разные стороны публику, если праздник проходил вне стен замка. Затем начиналось исполнение песни, при этом разные строфы пелись на одну и ту же мелодию, что, несмотря на вариативность текста, создавало своеобразный эффект повторяемости, способствовавший запоминаемости песни; вместе с тем оставался простор для голосовых и прочих способов придать исполнению большую выразительность. Благодаря и повторяемости, и вариативности слушатели запоминали и мелодию, и ее исполнителя.

В razo, предпосланном одной из песен Арнаута Даниэля, о котором в жизнеописании говорится, что его произведения «понять и выучить не так-то просто»[152], рассказывается забавная история о том, как могли распространяться сочиненные песни. Однажды в Пуатье, где находился двор Ричарда Львиное Сердце, один жонглер бросил Арнауту Даниэлю вызов, заявив, что он «находит» рифмы более изысканные, чем Арнаут. Трубадур вызов принял. Спорщики избрали своим судьей короля, и каждый побился об заклад, что победит соперника; в залог же каждый дал коня. Король запер состязающихся по одному в соседних комнатах. От скуки Арнаут не мог связать и двух слов. Жонглер же сочинял быстро и складно. Сроку им было дано десять дней; время пролетело быстро, и вот уже до вынесения приговора королем осталось всего пять дней. Жонглер спросил Арнаута, удалось ли ему сочинить свою песню, и тот ответил: «Да, я сочинил ее уже три дня назад», хотя на самом деле он о ней даже и не думал. И вот жонглер всю ночь пел свою песню, чтобы получше ее запомнить. А Арнаут решил подшутить над ним. Всю ночь, пока жонглер пел, Арнаут запоминал текст и музыку. Представ перед королем, Арнаут заявил, что хочет исполнить свою песню, и запел песню жонглера. Тот, услышав свое сочинение, принялся возмущаться. Король потребовал объяснений. И под смех собравшихся Арнаут объяснил, в чем дело. Шутка получилась, игра — а это именно игра (joc) — удалась. Значит, он выиграл пари! Король не стал забирать себе их заклады, а наоборот, одарил обоих подарками; но двор приписал авторство кансоны Арнауту, равно как и рукопись, сохранившую ее в единственном экземпляре. А жонглер так и остался для нас анонимом!

Некоторые трубадуры оставили о себе память как о хороших певцах; к ним относятся бывший каноник Пейре Роджьер и Пейре Овернский, обладавший особым талантом искусно высмеивать своих современников, прежде всего умельцев-жонглеров и трубадуров, как тех, кто с успехом развлекал придворных при королевских дворах, так и тех, кто, судя по всему, не имел успеха у публики. Гаусельм Файдит пел плохо, хотя умел прекрасно сочинять и текст, и музыку; ему пришлось стать жонглером, потому что он растратил все свое состояние, играя в кости. Ричарт де Бербезиль был очень застенчив, и стоило ему оказаться в обществе, как он тут же терялся, и чем изысканней и многочисленней было общество, тем больше он терялся. Поэтому его непременно требовалось подбадривать. Однако, как добавляет составитель его жизнеописания, у него был красивый голос и он умел прекрасно исполнять песни своего собственного сочинения!

Также, согласно источникам, немало трубадуров к каждому новому стихотворению сочиняли новую музыку; так поступал, например, Гильем Райноль Д’Ат, однако ни одна из его мелодий до нас не дошла, поэтому нам остается только гадать…

Трубадур должен был непременно поразить своих слушателей. Чтобы выступление прошло успешно,