ряды, королевский двор, очевидно, малочисленней; по сути, он сводится к родственникам — аквитанцам или англичанам (тем, кто вслед за Генрихом решил пересечь Ла-Манш) и нескольким вассалам — лимузенцам и аквитанцам, преимущественно крупным феодалам и военачальникам. Кроме того, состав придворных меняется день ото дня, в зависимости от количества прибывающих гостей, друзей, попрошаек и артистов.
То же самое можно сказать и о дворах владетельных сеньоров, к которым относится, например, граф Тулузский, живущий то у себя в городе, то в своих замках в Сен-Жиле или Бокэре, неподалеку от Арля. В Тулузе при дворе также собираются родственники, рыцари, трубадуры, клирики, знатные вассалы и военачальники; однако здесь к ним присоединяются еще и местные муниципальные советники, выходцы из среды зажиточных горожан; они придают этим собраниям особую, городскую, зачастую даже грубоватую окраску, привносят дух предприимчивости и деловитости (наряду с торговцами среди советников много юристов и врачей). В Сен-Жиле или в Бокэре графское окружение более разнообразно, ибо к нему, по собственной воле и прихоти, сменяя друг друга, присоединяются знатные лангедокские и провансальские сеньоры; однако общество это менее гетерогенно: тамошние дворы имеют ярко выраженный аристократический характер.
Двигаясь вниз по иерархической дворянской лестнице и добравшись до владельцев замков, мы обнаружим, что дворы их во многом соответствуют описаниям Готье Мапа. Однако в отличие от короля денежные ресурсы мелких феодалов значительно скуднее, и достойное содержание двора может быстро разорить хозяина замка. Известно, что после 1150 года задолженности сеньоров резко возрастают.
От сеньора прежде всего ожидают проявлений «щедрости». На севере и на юге Франции при дворах исповедуют одни и те же ценности, разница лишь в оттенках: хороший сеньор везде непременно должен быть щедрым и мудрым. Он без счета раздает лошадей, оружие, украшения и одежду, оказывает приезжающим достойный прием, окружает себя музыкантами и поэтами и вознаграждает их щедро и по достоинству.
Увы! Отважный король, что станет / теперь с ристаниями и боевыми турнирами, в которых принимало участие столько рыцарей, / с богатыми дворами и щедрыми и дорогими дарами, / коль нет вас больше, вас, кто был над всем этим господином? / Что станет с несчастными, / поступившими к вам на службу / и ожидавшими от вас достойного вознаграждения? / И что станут делать остальные — те, которым сейчас впору убить самих себя, — / кого вы возвели в самый высокий ранг? [8]
Однако расточительность также не вызывает доверия. Щедрость надо проявлять только по отношению к тем, кто хорошо служит. Сеньор наделен благородным сердцем, а рассудок позволяет ему распознать и удалить от себя ревнивцев — тех льстивых и лицемерных придворных, которых называют «льстецами» (
Клеветники, чьи языки остры, — / И да невзлюбит их Господь и покарает! — бросают тень на доблесть / И вперед себя пускают Злобу[9].
Сеньор должен по-доброму проявлять свою власть. Он любезен и обращается со своими людьми без надменности. Таков идеальный сеньор.
При дворе хорошего сеньора царят «радость и веселье». Оба этих качества, непосредственно, как мы увидим ниже, характеризующие дворы сеньоров-южан, не взаимозаменяемы, хотя они и кажутся очень близкими по смыслу. Мы к ним еще вернемся. Под высокими сводами большого зала замка, где живет сеньор, должны звучать смех и одобрительные возгласы, поощряющие словесные поединки между трубадурами и их слушателями. Слово «отрада» (
Импровизированные или всесторонне обдуманные, словесные поединки являются южным эквивалентом конных сражений — турниров, излюбленным зрелищем тогдашнего аристократического общества Иль-де-Франса и Нормандии. Полагают, что благородные дамы и рыцари юга могут соперничать с поэтами в искусстве вести словесные баталии. «Ибо приятная беседа, где уместен и смех, и отрадные речи, является истинной любовной приманкой», — говорит Гарен ло Брюн даме, посвящая ей свое «назидание» (
Когда трубадуры живописуют в своих стихах идеальные куртуазные собрания, в голосе их всегда звучит горечь утраты или тоска ожидания. Однако не стоит безоговорочно верить в реальность этого идеала. Наряду с образцовыми дворами в Вентадорне, Барселоне или Бокэре, которые они поочередно, друг за другом, успели посетить, сколько еще мест, где нет ни куртуазности, ни приятных бесед! И, разумеется, есть дворы, где полно обманщиков, завистников и мошенников; не стоит также забывать и о достойных осмеяния жеманных придворных, старающихся выслужиться перед сеньором, равно как и о беспутных сеньорах, что зачастую бывают несправедливы, жестоки и скупы. Наконец, наряду с несколькими дамами, утонченными и достойными всяческих похвал, сколько еще есть смешных жеманниц, изо всех сил, однако совершенно безуспешно, пытающихся подражать куртуазным манерам! А сколько еще женщин по-прежнему невежественны, сколько из них подвергаются жестокому обращению?
«Развлечения, радость и песни теперь забыты»[12], — жалуется Гираут де Борнель.
Лимузенский кастелян Бертран де Борн доверяет жонглеру Арнауту отнести свою «сирвенту» (
Юным считается тот, кто не дорожит своей жизнью и кто добро свое раздает без счета; юным будут считать того, кто расточительствует в честь гостя, а также того, кто делает дорогие подарки. Тот остается юным, кто готов растратить все деньги, что лежат у него в шкатулках и сундуках, кто всегда готов сражаться и принимать участие в турнирах и поединках. Будет юн тот, кому нравится ухаживать за дамами и кому по сердцу жонглеры… и пусть мою сирвенту, адресованную и старости и юности, жонглер Арнаут отнесет Ричарду, дабы она стала для него путеводной; и пусть Ричард никогда не зарится на богатство старости, ибо с богатством юности он сможет достичь чего пожелает[14].
Без «радости» и «юности» не было бы ни духа авантюры, ни странствующих рыцарей и поэтов, ни ночевок в замках и празднеств. Да и дворов и меценатов тоже не было бы.
Чтобы составить приблизительную карту проживания меценатов в Окситанском крае, последуем за английским историком Линдой Паттерсон[15].
В начале XII века первые меценаты появились в Пуату и Лимузене. Однако лирика вскоре вышла за пределы мирной и любезной сердцу ласковой Аквитании. В 1130-е годы лирическая поэзия достигла Тулузы и Пиренеев, а затем, в 1140-е годы, — Кастилии, Каталонии, Оверни, Прованса и Италии.
Пуатье и Лимузен
