повесть.
– Вот так, да? – переспросил бы, услышав эти слова, Шумилин.
– Вот так!
4
Когда колеса пружинисто ударились о бетон и самолет, перед этим спокойно плывший в воздухе, помчался вдоль посадочной полосы, пассажиры по родственному переглянулись. Из аэропорта таксист гнал машину с такой скоростью, что, казалось, еще немного – и они взлетят. Дома никого не было, но это понятно: на выходные Людмила Константиновна постоянно уезжала к своей подруге на дачу. Удивляло другое: судя по разбросанным игрушкам и детским вещам, Галя впервые посла того, что случилось, сдала Лизку на хранение свекрови. Впрочем, ей тоже нужно личную жизнь устраивать, а тесть и теща, наверное, в отпуске.
Шумилин сел на диван и первым делом собрался позвонить Комиссаровой – выяснить подробности, но, уже набирая номер, вспомнил, что «разговор-то не телефонный».
Во всем теле ощущалась знобящая ломота, а в невыспавшихся глазах – резь. Но всего неприятнее было непривычное недоверие к себе, заставлявшее тревожно прислушиваться даже к стуку сердца.
Ерунда! Ответственный работник, как артист или спортсмен, обязан властвовать собой. Душ. Густой крепкий кофе. Вместо легкомысленных джинсов и тенниски – строгий серый костюм и галстук. Ну вот, можно отправляться к месту происшествия и работы.
Райком комсомола помещался в особняке, уцелевшем еще с позапрошлого века и выкрашенном нынешними знатоками старины в зеленый цвет. Перед революцией дом принадлежал известному чайному купцу. После Октября дом эксплуататора экспроприировали и отдали комсомольцам. А спустя шестьдесят с лишком лет Шумилин водил по райкому изнемогавшую под тяжестью бриллиантов мумифицированную красотку – дочку бывшего владельца особняка – и пояснял:
– Здесь у нас зал заседаний…
– Боже мой! – восклицала она. – У папы тут была спальная, и в пятнадцатом году случился огромный скандал: мама застала здесь балерину Соболинскую! Вам что-нибудь говорит это имя?
– Конечно! – отвечал первый секретарь, печалясь классовой неразборчивости звезды русского балета.
Провожая гостью, он, поколебавшись, пожал протянутую, как для поцелуя, сморщенную ручку. Старушка же выразила настойчивое желание купить на память отеческий дом, потом села в кинематографически сияющий «мерседес» и укатила.
– Значит, спальная! – задумчиво повторил заведующий организационным отделом райкома Олег Чесноков. – То-то, я смотрю, иной раз на планерке такая чепуха в голову лезет.
На другой день Чесноков принес к себе в кабинет огромный чемодан и стал собирать вещи, а на все вопросы с горечью отвечал:
– Пришла телефонограмма. Особняк продан за двести тридцать семь тысяч долларов, на рубли получается немного меньше. По частям будет вывозиться в Бразилию.
С этой вестью к Шумилину влетела третий секретарь райкома Надя Комиссарова. Раскрыв честные голубые глаза и теребя пуговку учительского костюма, она спрашивала: что же теперь будет?
Он отсмеялся, потом вызвал Чеснокова, сказал, что ценит его остроумие и именно поэтому назначает руководителем бригады пэтэушников, отправляющихся в воскресенье на овощную базу.
О базе нужно сказать особо: с неумолимой регулярностью, как Минотавр, она требовала жертв – молодых парней и девушек, ведь должен же кто-то по выходным дням разгружать вагоны и сортировать корнеплоды. «Витамины все любят, а кто мешки таскать будет?» – говаривал румяный, с ног до головы одетый в кожу директор овощехранилища, хотя его самого за склонность к натуральным изделиям никто по воскресеньям не гонял на кожевенные предприятия города. Но тем не менее бригады комсомольцев постоянно работали на базе, а время от времени Шумилин выводил потрудиться и весь аппарат райкома во главе с членами бюро – чтоб не отрывались от масс.
Вспоминая о всякой всячине, первый секретарь старался не думать о случившемся, но мысль эта, как боль, которую стараешься не замечать, сверлила и сверлила сердце. Он все ускорял шаг и по ступенькам райкома поднялся почти бегом.
С первого взгляда было понятно, что весь аппарат в сборе и трепетно ждет прибытия первого: вот приедет и всех рассудит. Интересно, как?
Шумилин привычным движением распахнул стеклянные двери приемной. Хорошенькая, виртуозно покрашенная секретарь-машинистка оборвала электрический стрекот.
– Здравствуйте, Николай Петрович! Как вы загорели!
– Здравствуй, Аллочка, замуж еще не вышла? Это, наверное, за тобой к нам забрались!
Плотный слой пудры не выдержал, и стало видно, как покраснели Аллочкины щеки. К концу рабочего дня она обязательно сообразит, как надо было ответить веселому начальнику.
Из приемной дверь вела прямо в зал заседаний, в свою очередь, соединявшийся с кабинетом первого секретаря. В зале – большой комнате с лепным потолком и рудиментарным камином – за длинным полированным столом понуро сидели Комиссарова, Чесноков и незнакомый молодой мужчина с волевым лицом и ранней, нежной лысиной. А загрустить было отчего: кругом царил разгром. Казалось, только минуту назад последний из налетчиков, пустив пулю в потолок, перемахнул через высокий мраморный подоконник. На полу валялись черепки и обломки сувениров и подарков, полученных райкомом от различных коллективов и делегаций. Какая выставка была, во всю стену! Специальные стеллажи заказывали. Одно из знамен, стоявших в углу, наполовину сорвано с древка, на столе запеклась коричневая лужа. «Кровь?!» – подумал Шумилин.
– Портвейн розовый, – перехватив взгляд, успокоил проницательный незнакомец и отрекомендовался: – Инспектор следственного отдела РУВД капитан Мансуров… Михаил Владимирович.
– Значит, портвейн? – переспросил первый секретарь, пожимая руки капитану и своим подчиненным.
