интерес.
– Правда. Увезли в больницу. Но мы надеемся, все будет хорошо.
– Валентина здесь? – сведя бровки у переносицы, пискнула Скворцова.
– Пьет кофе на веранде. Не желаете присоединиться?
– Я, пожалуй, чаю, – пробасила Аглая. – Но для начала разберу свои вещи.
Она удалилась в отведенную ей комнату, с подозрением поглядывая на Скворцову, которая, подхватив меня под руку, увлекла в гостиную.
– Ждать больше нельзя, – быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что в гостиной мы одни, зашептала Марина Федоровна. – Сейчас самое подходящее время издать его роман. Ты обратила внимание, какой шум подняла пресса в связи с годовщиной?
– Обратила, – буркнула я.
– Так вот, пока у публики явный интерес… ты же понимаешь… Ты толком так и не сказала, сколько готовых романов он оставил? – забеспокоилась она.
– Один готов совершенно, – поведала я. – Но Борис в последнее время был исключительно требователен к себе. Роман его не удовлетворил, и он взялся писать второй, который благополучно довел до конца. Кое-что он намеревался подправить…
– Отлично, – перевела дух Скворцова. – А как его записи? Можно там набрать материала на книжку?
– Я нашла еще два практически готовых романа. Оба написаны несколько лет назад, но забракованы им. Если немного подредактировать…
– Я готова подписать договор хоть сейчас, – заверила меня Скворцова, а я вздохнула:
– Давай вернемся позднее к этому разговору.
Она пожала мне руку, с пониманием кивнула и удалилась в свою комнату.
Тут же дверь скрипнула, и в гостиной появилась Аглая. Наверняка подслушивала, этой пагубной привычки она даже не стеснялась, через что и страдала. Иногда ей такое приходилось слышать в свой адрес, хоть святых выноси. Аглая страдала, заедала страдания пельменями и еще больше набирала вес.
– Чего хочет от тебя эта вобла сушеная? – спросила она, приближаясь.
– Рукописи, естественно.
– А ты что? Неужели отдашь?
– Вообще-то не просто отдам, а получу за них очень приличные деньги.
– Я знаю минимум двух издателей, которые заплатят больше.
– Вряд ли бы это понравилось Борису, – с постной миной возразила я.
– Борису все равно, – отмахнулась Аглая. – А ты должна подумать о себе. Пока ты снова не вышла замуж… – Тут она слегка прикусила язык и закончила несколько виновато: – Не все коту масленица, это я Скворцову имею в виду. Хочешь познакомлю тебя с одним человеком?
– На предмет замужества? – проявила я интерес.
– На предмет издания, – смутилась Аглая.
– На этот предмет меня завалили предложениями.
– Только ради бога не отдавай рукописи этой кикиморе. У меня просто головокружение начинается, как подумаю…
– Должно быть, давление, – перебила я.
– Ага. С моим весом только и жди какой-нибудь пакости. Пробую худеть, становится даже хуже. Видно, мне на роду написано таскать на хребтине сто двадцать килограммов. Я решила написать его биографию, – без перехода заявила она. – Кто, если не я? Сама подумай. Он самый значительный человек в моей жизни. Ты архив разбирала?
– Только рукописи.
– Для тебя все прочее хлам, а для меня… – Тут она неожиданно зарыдала, что выглядело невероятно комично, плечи ее дрогнули, и вместе с ними задрожали все жировые отложения, Аглая стала похожа на растревоженный студень.
Только я шагнула к ней со словами утешения и сестринскими объятиями, как она так же внезапно успокоилась, шмыгнула носом, вытерла слезы толстой ладошкой и улыбнулась. Косметикой она никогда не пользовалась, и никакого урона ее красоте слезы не нанесли.
Надо сказать, что, на мой взгляд, выглядела Аглая совсем неплохо. Разумеется, я имею в виду лицо, а не безбрежные телеса. Она была значительно моложе Скворцовой, на пухлом лице ни единой морщины, глаза большие, нос крупный, впечатление портили лишь губы: слишком маленькие для ее лица, они придавали ей капризное выражение. Она всегда ходила в брючных костюмах с неизменной желтой брошью на груди, огромный скарабей был под стать бюсту.
Аглая дважды выходила замуж, но каждый раз неудачно. Оба ее мужа, кроткие, забитые существа, никакой памяти в умах и сердцах окружающих не оставили. У Аглаи был сын, который жил в Америке и в Россию возвращаться не собирался. Комплекцией он удался в отца, матери едва дотягивал до плеча и страшно ее боялся.
– Не возражаешь, если я займусь его архивом? – закончила она весьма деловито.
– Боюсь, ты опоздала. Я уже дала обещание, – ответила я.
