– Плевать, – презрительно бросил Михаил Степанович, театрально выбросив вперед ладонь. – Я люблю Лизаньку, любовь выше условностей, что нам людское мнение…
Иннокентий Павлович опять двинул локтем, и Михаил Степанович декламацию прекратил.
– Все, ребята, – заявила я, с улыбкой глядя на них. – Вы тут развлекайтесь, а я вслед за мечтой… Михаил Степанович, как там дальше?
– Белеет парус одинокий, – грустно сказал Иннокентий Павлович, а Михаил Степанович забеспокоился:
– Лизанька, а экспедиция продлится долго?
– До первых морозов, – ответила я.
– А как же… я имею в виду… – В этом месте он трагически вздохнул, а я перевела взгляд на журнальный столик. Сотня уже исчезла. Заметив мой взгляд, Михаил Степанович приуныл и ссутулился.
– Тебе следует немного похудеть, – бодро заявила я и скомандовала: – Берите чемоданы и к машине.
Предварительный этап намеченной экспедиции на этом не закончился. Заехав за Мышильдой, которая тоже собрала три чемодана, непонятно зачем – проку от ее нарядов как от дождя в январе, мы отправились к ее маме, моей тетке. Она проживала в бабушкином доме, где хранились семейные реликвии. В то, что мы решили искать сокровища, тетка Анна поверила не сразу. Мышильде она вовсе не верила, в принципе и никогда, обвиняя в хитрости и двуличии, унаследованном от сбежавшего родителя.
– Лизка, неуж правда? – спросила тетка, напоив нас чаем и внимательно выслушав.
– Правда, – кивнула я. – Если они там есть, я их найду.
– Ага, – легко согласилась тетка и пошла в чулан, откуда вернулась с коробкой из-под сапог. В коробке хранились материалы предыдущих экспедиций, а также скудные сведения о доме с сокровищами.
На свет божий были извлечены: фотография дома, сделанная в 1917 году фотографом-соседом, большим любителем родного города, снимки прабабки на фоне крыльца того же дома, еще с десяток фотографий, выполненных в разные времена. С трудом можно догадаться, что видим мы одно и то же сооружение, год от года претерпевавшее все большие и большие изменения. Сдвинув головы над столом, мы занялись изучением фотографий и нескольких планов дома, а также карт, где отчий дом был привязан к местности. Через час я знала все, что хотела. Тетка Анна перекрестила меня и сказала:
– Ты найдешь.
– Служить семье всегда рада, – гаркнула я, потом склонила голову и удостоилась теткиного поцелуя.
Тетка ниже меня ростом на восемь сантиметров и уже несколько лет считает меня в семье старшей. Мужики спивались и хирели, семья делала ставку на меня. Тетка торопливо перекрестила свою бесцветную дочь и напутствовала:
– Не язви. Слушай Лизку. И не воображай, что у тебя есть ум.
– Ну, маменька, – рычала Мышильда уже в машине. – Ну, утешила. Всю жизнь ты у нее любимое чадо.
– Мы похожи, – усмехнулась я.
– Ага. Гаргантюа и Пантагрюэль.
– Они были обжоры, а у меня объем талии пятьдесят восемь сантиметров, и это при моем росте. А у тебя, худосочная, сантиметров семьдесят, не меньше.
– Шестьдесят два, – разозлилась Мышильда и покраснела, она всегда краснеет, когда врет.
– Так я тебе и поверю, – хохотнула я и сосредоточилась на дороге. Мышь смотрела в боковое окно и к общению не стремилась. Тут мне в голову пришла одна веселенькая мысль.
– Слушай, а что, если мы действительно отыщем клад?
– Ну? – не поняла Мышильда.
– А как же твоя гражданская совесть?
– А твоя?
– Что «моя»? У меня совесть хорошо воспитана: не просят – не лезет.
– А моя от твоей заразилась.
– Утаишь клад от государства? – ухмыльнулась я. Мышь задумалась, потом сказала:
– Утаю. Частично. Положим, червонцами можно поделиться с государством, нам процент положен. А золото, бриллианты… это фамильное. Досталось от бабушки. Необязательно языком болтать, что в земле нашли.
– Ясно, – обрадовалась я. – Алчное и двуличное создание – вот ты кто.
– А ты… – Мышильда вспомнила, что сидит в моей машине и отдыхать или искать клад едет на мои деньги, и с огорчением замолчала.
Дождь, вопреки прогнозу, так и не начался. Мы мчались навстречу неизвестности.
В город предков мы въезжали ближе к вечеру. Он встретил нас садами, огромным мостом через реку и громадой древнего собора на холме. Купола блестели на солнце, в бездонном небе порхали ласточки, а грудь распирало от желания продекламировать что-нибудь подходящее к случаю.
– «О Волга, колыбель моя…» – вспомнила я начальные строки, но Мышильда и тут все испортила.
