спиной. Та тяжело дышала, пытаясь преодолеть боль и усталость.
«Не думай об этом», — приказала себе Душка, прогоняя навязчивую мысль о том, что за бабушкиными плечами уже хорошо просматривается холодная улыбка Вечности.
Думай о золотистой жидкости с пузырьками, которую совсем скоро разольют по изящным бокалам. Думай о тихой беседе и смехе, думай о грядущем Рождестве, о колокольчиках, о новой толстой книге, которую тебе подарят. О ванильных пирожных, о статуэтках, расставленных бабушкой так, будто она поставила все их в угол за плохое поведение. О маленьких, но таких светлых маячках радости.
Но только не надо вспоминать то, что ты все равно пока еще не можешь ни принять, ни осознать.
«…рассудок изнемогает, засыпает, сон разума рождает чудовищ, а чудовища пытаются усыпить остатки разума, ибо так они получат полную власть над тобой…»
И — если ты еще не готова сопротивляться им, лучше не думать…
Не думай о том, к чему ты просто не готова!
Вечер за тихими разговорами пролетел незаметно. «Как все приятное, — подумал с некоторой долей горечи Кирилл. — Как сама жизнь…»
Даже Анна все время была притихшей, спокойной, предпочитая на сей раз обходиться без привычного сарказма.
Она просто сидела, слушала, иногда подавая вежливые реплики, но теперь все было позади. Они вышли из дома, глотая первый морозный воздух. Начинался ноябрь, и в воздухе уже понемногу пахло зимой. Еще не выпал снег, но первые снежинки уже неорганизованно кружились над землей, как бы решая, не пора ли им покрыть ее белым полотном.
— Вы уже осмотрели новый дом?
Голос матери прозвучал издалека. Кирилл был слишком занят странным зрелищем снега, пытающегося закрыть еще не увядшие цветы.
В этой картине было нечто мрачное, отталкивающее и одновременное притягивающее.
— Нет. Но они прислали нам его фотографию. Действительно симпатичный дом.
Он не добавил «слишком», боясь, что его опасения передадутся всем, а это может вызвать Аннино раздражение. Хотя дом ему не понравился. Именно этой чрезмерной пасторальностью.
— Мне он понравился, — добавил он вместо этого, наблюдая за неуклюжими попытками Павлика собрать из упавшего снега комочек, — снег таял в его руках, еще не приготовившись к детским играм. Он пока был только гостем и раздумывал, стоит ли ему оставаться в этом месте.
«Совсем как мы», — подумал Кирилл.
— Если не хочешь ехать, то почему?
— Из-за Ани, — ответил Кирилл. Он уже устал повторять это.
— А мне все-таки кажется, что ты и сам не прочь удрать отсюда…
— Мама, ты прекрасно знаешь, что это не так!
Где-то в отдалении залаяла собака. В ее подвываниях Кириллу померещилась зловещая нотка. Впрочем…
«Это потому, что, когда лает собака, я вспоминаю об Аранте. И мне кажется, что она предупреждает меня».
— И потом, я непременно найду там работу! В конце концов, я же могу работать где угодно!
— Да, — кивнула она. — Можешь. Например, дворником. Но ведь ты — прежде всего талантливый режиссер!
— Могу побыть и талантливым дворником, — буркнул он. — Так что давай не будем. Раз уж я не смог уберечь своего сына, я постараюсь уберечь жену и остальных детей.
— Вы могли бы жить у меня, — неожиданно робко произнесла она.
— Может быть, мы еще вернемся к этому разговору, — проговорил Кирилл. Ему сейчас не хотелось огорчать мать, отнимая у нее последнюю надежду.
— Я бы очень хотела в это верить, — печально призналась она.
Они сели в машину. Снег, окружая фонарь, делал его немного праздничным и загадочным.
— Пока, бабушка! — проговорил Павлик.
— До свидания, — задумчиво сказала Душка.
Она стояла сейчас напротив них, уезжающих в неизвестность, и пыталась сказать Душке что-то важное. Но никак не могла сформулировать мысль — одни ощущения! Смутные, вязкие, опасливые… Одни предчувствия. «
На какой-то миг она поймала взгляд девочки и поняла. Душка поймала ее ощущения. Она точно так же не может найти слова, но это не важно.
Они поняли друг друга. Девочка была из их породы. «Значит, она сможет стоять противу всех. Она сможет сопротивляться, и со временем она научится молиться…» От этого открытия старой женщине стало немного легче. Она улыбнулась, взмахнула рукой, и девочка ответила ей точно такой же улыбкой и точно таким же взмахом руки.
Как два крыла…
Мягко подкатив к высокому зданию, машина остановилась. Человек в сером пальто вышел, хлопнув дверцей. Никто не мог бы определить его точного возраста — с одной стороны, он напоминал сухую жердь, с другой — его выправка говорила о долгой принадлежности к военным и делала его похожим на молодой побег дуба.
Кожа лица была гладкой, как у юноши, и только две складки у рта говорили о том, что он пережил достаточно и знал то, что, возможно, было глубоко скрыто от других.
Ненадолго задержавшись у крыльца, чтобы найти ключи, он открыл дверь и вошел внутрь.
В глубине комнаты сверкал огонь камина. Его ждали.
— Здравствуй…
Он вздрогнул. Этот голос он давно уже не вспоминал, пытаясь уйти от него, как нередко мы пытаемся убежать от дурных воспоминаний или предчувствия беды.
Устало опустились руки. Сверкнул в воздухе перстень, на котором изображение змеи от движения руки, казалось, задвигалось само.
Сидящий в кресле человек поднялся.
Он встретил спокойный и насмешливый взгляд серых глаз, пытаясь спрятать страх.
— Здравствуй, — ответил он. — Прости, но я с холода. Ты не откажешься от кофе?
Он пытался придать встрече будничности, но душа его уже где-то в глубине стала метаться подобием птицы, тогда как поверхность оставалась спокойной.
— Нет.
Голос был глухим и бесстрастным. Ответ был таким же.
— Так хочешь или нет?
Где-то далеко раздавались голоса завсегдатаев бара. Они не обманывали его, оставаясь только частью всеобщего покоя, все больше и больше напоминавшего ему смерть.
Кстати, о смерти.
Он взглянул в глаза своего гостя:
— Что-то произошло?
