Она облизнула губы, чтоб выровнять помаду.
Черт побери, почему в этот момент у женщин такой хищный взгляд?
Ни дать ни взять — мадам Вампирелла!
Она скорчила рожу. Воображаемые клыки хищно раздвинули губы. Глаза сузились. Там, в ее глазах, появилось странное свечение, точно кто-то зажег огонь, и теперь искорки этого огня пытаются заполнить ее всю, с ног до головы…
Голова закружилась, стало темно — так темно, Боже, так больно… Она невольно шатнулась в сторону, пытаясь ухватиться за угол, рука скользнула вниз. «Я ослепла?»
— Ма…
Она пришла в себя. Провела ладонью по вспотевшему лбу. «Что со мной было?»
— Ма-моч-ка…
Резко обернувшись, увидела насмерть перепуганного Павлика.
«Господи, — снова подумала Анна. — Что со мной такое было?»
Она протянула к ребенку руки:
— Эй!
Он отодвинулся к стене, продолжая смотреть на нее глазенками, полными ужаса.
— Что с тобой? — спросила она, пытаясь не всматриваться внутрь себя, чтобы не обратить внимания на растущее раздражение. Почему он испугался ее? Что вообще происходит вокруг нее? Что происходит с ней самой?
Не иначе как эта старуха на нее действует!
— Павлик! Ну что с тобой?
Малыш сделал неуверенный шаг в ее сторону. Только сейчас она заметила, что он дрожит.
«Господи, какой ужас! Я напугала его своими дурацкими шутками! У него и так непорядок с нервами после смерти Мишки, а тут еще мама с ума сходит!»
Она сделала шаг навстречу сыну.
Он развернулся и бросился прочь.
Анна протянула руку ему вслед, пытаясь остановить, но, поняв, что это бесполезно, села на кровать и прикусила губу. То, что произошло с ней сейчас, ее напугало не меньше, чем мальчика.
Она опять осторожно взглянула в висящее на стене зеркало.
На нее смотрела женщина с усталым, потухшим взглядом, с пробившейся сединой, опущенными уголками губ, и Анна подумала, что та, которая появлялась перед этим вместо ее отражения, забывшая о пережитых страданиях, была красива, хотя и наполнена непонятной жаждой, которую называют жаждой зла.
— Она была красивой, — вслух прошептала Анна. В отличие от нее, реальной Анны. И снова испугалась этих неизвестно откуда явившихся мыслей, поспешно отвернулась от зеркала, точно опасаясь, что незваная гостья вновь появится там.
Что это было? Наваждение? Первые признаки надвигающегося психического расстройства?
Ее не могла оставить мысль, что кто-то неведомый управлял ее сознанием. Управлял незаметно, пытаясь делать это пока ненавязчиво, как играют с ребенком, обучая его началам азбуки, но Анне это не нравилось!
Она сжала руки, усилием воли пытаясь освободиться от непрошеного гостя.
«Этого не может быть, потому что не может быть НИКОГДА!»
Но — это есть.
Нет, нет, нет!
— Тогда ты сходишь с ума, — равнодушно сказала себе Анна. — Ты просто сходишь с ума и не делаешь никаких попыток спасти хоть остатки здравого рассудка!
Она встала, пошатнулась — появившееся головокружение немного напугало ее, но на этот раз она постаралась не дать эмоциям овладеть собой полностью.
Перед глазами возник образ старой Ведьмы.
— Это она, — прошептала Анна. От этой мысли стало немного полегче, как будто кто-то невидимой рукой указал ей на истинного врага, тем самым освобождая ее от страха.
«Это она», — еще раз подумала Анна, уже чувствуя себя вполне нормально. Злость вступила на место страха, и Анна мстительно улыбнулась.
Ее не удастся сломать. Никому! Никогда!
Она сильная!
Чтобы окончательно увериться в этом, сказала вслух:
— Я сильная…
С удивлением обнаружив, что слова, произнесенные вслух, утратили магическую силу, стали беспомощными и жалкими, она попыталась произнести их еще раз. Четче и громче.
— Я силь…
Послышался тихий смех. Где-то далеко — и близко, вокруг нее — и внутри. Она огляделась.
Пустая комната вдруг ожила. Всего на миг показалось, что все кругом наполнено дыханием и насмешкой, — шкаф, стол, кровать — все вертелось вокруг нее в адском кругу, вычерчивая непонятные знаки. И в то же время все оставалось на своих местах, будничное, привычное. Она столько раз видела эту трещину на полировке спинки кровати, что вцепилась в нее взглядом, пытаясь преодолеть это состояние.
«Еще чуть-чуть — и я заору, как Павлик, — подумала она. — Или грохнусь в обморок, потому что больше не могу стоять на ногах, просто не в состоянии выносить это…
Дотронувшись нечаянно рукой до конверта, она с удивлением обнаружила, что наваждение снова прекратилось.
«Значит, это проблемы с психикой, — успокоила она себя. — Конверт для меня спасительная соломинка из мира реальности, он как бы возвращает меня в нормальное состояние… Надо обратиться к врачу. Впрочем, зачем мне это?»
Она снова достала белый лист с ровным каллиграфическим почерком и снова прочла спасительную фразу — формулу ее будущего бытия:
«Люди, приехавшие сюда, забывают о постигших их несчастьях…»
Дождь не прекращался. Рита вспомнила, как называла это ее дочь.
«Ежики пришли».
Дождь, шуршащий по крыше, действительно напоминал топот маленьких лапок.
«Пришли ежики, — подумала Рита, — и теперь разгуливают по моей крыше. А где моя дочка?»
Она прижала к груди кулаки.
«Вы забудете все ваши проблемы, оказавшись у нас. Вы забудете все печали — наш городок встретит вас радостью».
Рита не знала, какое чувство владеет сейчас ею. Злость?
Она устала, и сил не хватает у нее уже и на это.
Ярость?
Нет. Еще более сильное чувство.
«Отчаяние», — услужливо подсказал ей нагло ухмыльнувшийся проем окна, за которым притаились Служители.
— Нет. — Рита произнесла эти слова раньше, чем отдала себе отчет в том, что нарушает обет, данный самой себе, обет, спасающий от сумасшествия, от превращения в Служительницу.
Ничего особенного, своеобразная заповедь для самосохранения.
«Никогда не разговаривай сама с собой. Разговаривая с собой, невольно начинаешь вести беседу со Служителями».
Где-то за окном хрустнула ветка.
Надо написать это на стене.
Рита потянулась к карандашам. Нет. Это не поможет. Такие слова пишутся только кровью. Чтоб не
