конечно! — я пригляделся. Шкаф стоял неправильно. Потом я понял, что он перевернут вверх дном. Шкаф. А может… Секунды две я посомневался, а затем уперся в массивную створку и осторожно переместил свое… ну да, тело — переместил его, значит, на потолок, оказавшийся полом. Крашеные доски тоскливо заскрипели, приняв новую тяжесть — кинув мимолетный взгляд наверх, я различил на тусклой побелке отчетливые следы подошв. 'Чьи бы это?' — рассеянно думал я, пробираясь между тем в направлении двери через завалы потускневшего от времени барахла… Дверь при ближайшем рассмотрении оказалась фальшивой — грубо намалеванная на штукатурке рама с петлями. Снисходительно усмехнувшись, я подергал ручку — та даже не шелохнулась. 'Х-художник!' — с отвращением подумал… опять же я — кроме меня ведь некому? Прислушался — дробящиеся отзвуки мыслей тихо бродили в мебельных джунглях, глушимые мягкой обивкой бесчисленных диванов и канапе. Прямо туда уводила цепочка белых следов… Кажется, стало темнее — видимо, стены комнаты потихоньку смыкались. Потолок стал совсем уж недостижим, и тонул в сизых сумерках; лишь теперь я различил на нем люстру — неказистое сооружение из бутылок и консервных банок. Вскоре она тоже пропала и стало темно. Кое-где синеватыми бельмами засветилось дерево… Призрачный свет не разгонял тьму — казалось, даже усиливал, и она сгущалась вокруг бледных пятен черным ореолом. Ориентироваться приходилось на ощупь — протянув вперед… ну, вы догадались я пошел прочь от стены, по прежнему треща рассохшимися половицами. Где-то должна быть дверь… Растопыренные пальцы то и дело натыкались на твердую поверхность дерева, ощущая то гладкую, чуть липнущую полировку, то шероховатость доски — один раз попалась даже неоструганная. Щекотнула бахрома неизвестной занавеси рука огладила скользкие бугры плюша; покатость витых столбцов сменилась мелкими острыми выступами резьбы; снова гладкое дерево — и жесткая щетка коврового ворса! Ощущения менялись, как в калейдоскопе… Изредка тревожил холод металла замков и ручек; иногда ладонь распластывалась на стекле невидимых зеркал, и я тревожно всматривался в свое черное отражение… Застоявшийся воздух пах сопревшей тканью — в этот пресный дух неожиданно примешивался тонкий аромат сандала… Эхо шагов пропадало, вновь появлялось, отражаясь от громад шкафов, секретеров, сервантов и гигантских комодов, незримо присутствующих вокруг — все это чуть слышно поскрипывало, покряхрывало в такт стонущим половицам, словно старалось ожить… Налетев на какую-то этажерку, я с грохотом опрокинул ее на скопище мелких предметов — судя по дробному деревянному стуку, это были кегли. Протянул руку в сторону она сунулась в теплое брюхо дивана, сразу же забурчавшее пружинами. 'Не то… ' — подумал я. 'То… то… ' — гнусаво отозвалось где-то — то ли внутри, то ли снаружи. Пришлось повернуть ноги сразу утонули во мху толстого ковра. Так я лишился единственного своего достояния среди немоты и невиди — своих шагов. 'Врешь, не возьмешь!' подумала темнота вокруг. Вероятно, я не заметил, как вывернулся наизнанку. Но это и к лучшему — то, что бродило во мне, уже беззвучно тонуло в трясине плюша и дерматина, барахтаясь и пытаясь удержаться с помощью подвернувшегося под руку торшера. 'На здоровье' — мимоходом подумал я, вновь обретая кубическую форму. Люстра, покачиваясь и тихо бренча, колыхала сумрак, словно взбалтывая гоголь-моголь с оранжевым желтком; многослойные тени бесшумным махом взбирались на стены… С едва слышным скрипом я принимал окончательные очертания, с некоторым трудом сохраняя прямые линии и углы. Стены гнусно гримасничали, пытаясь выйти из повиновения, но их я быстро приструнил. Мебель стояла тихо — с ней не поговоришь. Да мне и не хотелось — разогнав тени по углам, я попытался вспомнить. Что? Видимо, это неважно… Между тем все успокоилось. Расплывшийся желток света оседал на вещи теплым слоем, пылинки светились, плавно кружа — каждой надо подыскать место; лаковые поверхности отливали соблазнительным маслянистым блеском мельчайшие царапинки легко было заметить и сосчитать… Все требовало ухода, и я начал деятельно готовиться к уборке. Наведение порядка — мое любимое занятие. Невозможно, чтобы оно когда-нибудь надоело!
Константин Силин ШКОЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Пожилой учитель внимательно оглядел класс. Он еще помнил времена, когда ученики получали двойки, опаздывали на уроки и даже иногда их прогуливали. А сейчас на него смотрели тридцать пар глаз никогда не опаздывающих отличников. 'Возможно, это и неплохо выглядит в отчетах, когда все отличники, да еще и с примерным поведением, но…', — подумал учитель, затем тяжело вздохнул и, посмотрев на часы, сказал: 'Следующий урок ОБЖ, удачи вам, ребята'. Тут же прозвенел звонок, и ученики, сорвавшись со своих мест, бросились, расталкивая друг друга, в раздевалку. Ведь специально оборудованный класс по 'Основам безопасности жизни' находился в соседнем здании, путь к которому проходил через хорошо простреливаемый пустырь, а в раздевалке на тридцать учеников было только двадцать девять бронежилетов.
Евгений Торопов КИБЕРУЖАС (футуристическая зарисовка)
Когда Петр засыпал, ему снились чудовищные сны о беспробудно диком прошлом его родины. Во снах Петр представал то как полунищий гражданин страны, с которого милое государство сдирает непомерно высокие налоги; то на родненьком заводе до полугода не выдают зарплату; а то вдруг представлялось, попал он в 'горячую точку' планеты — в неизвестную доселе страну защищать никому неизвестное правительство против жестокой оппозиции под грифом: 'пушечное мясо'. Во сне он подрывался на минах и прах тысяч кусочков его тела горько оплакивали многочисленные родственники и мал мала меньше горемычные дети. Просыпался Петр в холодном поту от тиканья будильника, словно от бомбы с заведенным часовым механизмом и, обессиленный, выкуривал не одну сигарету, пока не подходило время идти на работу. — Настаиваю проветрить помещение! — с металлическим контральто заезжал в комнату домашний робот, и Петр вздрагивал. Он обреченно шел к кондиционеру, занимавшему почти все окно и слышал: — Вставьте в прорезь вашу кредитную карту… Потом Петр шел чистить зубы и под краном поблескивали кнопки с надписями: струйки в 1, 3 и 5 копеек в минуту. Во время заказанного завтрака он даже и не смотрел на счет, ибо уже около десяти лет заказывал по утрам одно и то же: высококалорийную консервированную похлебку от «ЛУКойла» из продуктов нефтепереработки. Петр выглядывал в окно: на горизонте курились трубы его Завода. По улицам ползали едва видимые глазу с этой высоты роботы- уборщики. Жарило солнце. И вот наступала пора идти. Он поднимался на крышу небоскреба и за 5 рублей заказывал поездку на аэролайнере. Но уже к середине пути он так издыхал от жары, что останавливался на одной из висячих площадок и у хорошо знакомого лавочника почти все карманные деньги отдавал за банку охлажденной колы. У Петра было заведено так: если удавалось обойтись без колы утром и обойтись без колы вечером, то эти деньги он тратил на пузырь кислорода для единственной дочки. Итак, жизнь у Петра более или менее сложилась удачно, а распорядок дня четко и навсегда организован. И можно было спокойно утверждать, что Петр счастлив, если бы не постигшее его именно сегодня несчастье. Петр, как и всегда, вовремя приехал на рабочее место, но на этот раз мастер цеха встретил его крепкими объятиями, что было подозрительно. — Петр, — сказал мастер цеха, — ты уволен. Мы подыскали тебе более дешевую замену… Ах, если бы не эта заминка, мы могли уверенно заявить: Петр более счастлив наяву, чем во сне.
