беспомощного щенка, ценит в этой суетливой преданности именно свое отношение к собакам.
— Та-ак. — Гестаповец закрыл паспорт, сунул его в карман черных бриджей и с неожиданной силой хлестнул рукой по лицу хозяина дома. — Jude!
Евно показалось, что на него рушится небо. Конечно, это не могло не быть глупостью типа метафоры и склонного к эпатажу раннего Маяковского, но что вы хотите от человека, заканчивающего седьмой десяток лет своей жизни и ощутившего с полученной оплеухой всю ее никчемность и ничтожность. Когда-то Евно казалось, что позор навсегда остался в прошлом, как остался где-то в копотном пожарище России Блока убитый Плеве, безусые террористы, готовые на смерть за идею, рассудительные и знающие дело жандармы, суетливые эсдэки и не менее суетливые эсэры, жаждущие всемирного масонского благополучия и готовые за это эфемерное благополучие взорвать к чертовой матери всех, кто, по их мнению, против него выступает, расстрелянные цари и наследники, до которых не дотянулся Каляев, но которые не убереглись от многочисленных рук идиотского народного гнева в подвале Ипатьевского особнячка холодного уральского города. Теперь Азеф, прикрыв руками полусорванную маску добропорядочного бюргера, под которой он жил долгие годы, понимал, как ошибался. Прошлое никогда не уходило навсегда, просто оно иногда терялось, как теряется та или иная реальность в бредовых снах кокаинистов, перешедших на опиум, но потом вновь обретало свои реальные и жестокие черты, возвращалось в виде вот такого белокурого ангелочка с льдисто-голубыми глазами и скалилось в усмешке с высокой тульи залихватски изломанной фуражки, рождая желание припасть к глянцевитым зайчикам на вычищенных сапогах.
— Взять его! — приказал белолицый и чернокожий ангел, сверкнув молниями петлиц, и двое дюжих молодчиков умело встали за спиной бывшего инженера Рюгге, который еще ранее, совсем в другой реальности, был российским иудеем по имени Евно Азеф и главой Боевой организации социал- революционеров, которому предстояло теперь стать участником нацистской театрализованной и полной дешевых эффектов игры под названием «Хрустальная ночь».
Кто постарше, про эту операцию все знает. Другим требуется немного пояснить. Когда Гитлер сидел в тюрьме и писал свою книгу «Mein Kampf», его подельник Рудольф Гесс почитывал разные книжки, которые брал в тюремной библиотеке. И вот однажды ему попалась еврейская книга «Хаггада». Лежа на нарах, Гесс в свободное от мастурбаций время почитывал эту книгу.
— Слушай, Ади, — сказал он однажды. — Ты правильно заметил, что нация нуждается во внутреннем враге. Однако глупо искать таких врагов в тех, кто рыж. Сколько их наберется на всю Германию? Психбольные вполне подходят, ведь они совершают порой чудовищные преступления и совсем нетрудно направить народный гнев на этих изгоев. Но и их не хватит, чтобы консолидировать общество и заставить его прийти к единому консенсусу.
Адольф Шикльгрубер лежал у окна и мечтал о своей племяннице Гели Раубель.
— Руди, отвали, — тяжело дыша, сказал он. — Какого черта ты пристаешь к занятому человеку?
Гесс не обратил на гнев товарища внимания.
— Евреи, — сказал он. — Вот враг для нации. Презренные толстосумы и жиды, задавившие нацию своим хищным ростовщичеством. Ади, это идеальный враг. Объединившись против него, нация встанет на ноги. Да и ценности они действительно скопили немалые, они помогут немецкому народу преодолеть позорные последствия Версальского мирного договора.
— Хорошо, хорошо, — с некоторым раздражением сказал Шикльгрубер, которому судьба уготовила великое и страшное будущее всемирного людоеда. — Пусть будет по-твоему, только не мешай. О-о, Гели! Милая Гели! Ангелика, душа моя!
Гесс свесил с нар босые ноги.
— Нет, ты посмотри, — сказал он. — Какая шикарная история! Представляешь? Ежегодно в канун девятого Аба, во время пребывания народа в пустыне, Моисей объявлял по всему стану Израилеву: «Выходите копать могилы! Выходите копать могилы!»
Каждый израильтянин, выкопав себе могилу, ложился в нее на ночь. По утрам выходил ихний глашатай и объявлял:
«Живые, отделитесь от мертвых!»
И каждый раз в живых оказывалось меньше на пятнадцать тысяч человек. Так они избавлялись от проклятия. А на сороковой год смерти прекратились и евреи поняли, что Бог их простил! Нет, ты представляешь, Ади?!
Адольф Шикльгрубер с досадой сел и застегнулся.
— Ты меня достал! — злобно сказал он. — Чем тебе не понравились жиды? Нормальные люди, я сам на треть…
Гесс засмеялся.
— Господи, Ади, очнись. Какое мне дело до евреев; если у меня самого их в родословной хватает. Я тебе говорю о возрождении нации!
— Если бы ты знал, как мне надоело сидеть с тобой в одной камере! — Шикльгрубер подошел к ведру с водой и склонился над парашей, ополаскивая лицо. Он сел рядом с Гессом. От капелек воды его лицо казалось заплаканным. — Выкладывай, Руди! — сказал он.
— Мы объявим немцам, что им живется тяжело именно из-за засилья евреев, — сказал Гесс. — Все беды Германии от того, что власть опархатилась, что деньги принадлежат евреям, а простые немцы гнут на них спину. Мы скажем, что наши евреи смотрят в рот американским плутократам, русским комиссарам, масонам и прочему отребью. И люди проснутся, они будут ненавидеть евреев. А все потому, что именно из-за них истинным немцам живется плохо. Надо внушить людям, что живой немец важнее мертвого еврея.
Шикльгрубер задумчиво пощипал усики. Еще не ставшая знаменитой, его челка небрежно свалилась на узкий лоб.
— А что потом? — спросил он.
— А потом, — сделав небольшую паузу, сказал Гесс, — потом мы уподобимся Моисею. Мы прикажем им копать себе могилы!
Шикльгрубер пожал узкими плечами.
— Не вижу смысла, — сказал он.
— Они выкопают себе могилы, и мы скажем, что наступила ночь, пусть они укладываются в них. Но потом, когда наступит утро, мы не станем отделять живых от мертвых, пусть они — живые и мертвые — покоятся в земле!
— Руди, ты псих! — сказал Шикльгрубер. — Тебе не в тюрьме сидеть, тебе в клинике доктора Вайцмана лечиться!
Через несколько лет он вернется к этой мысли Рудольфа Гесса, теперь она не вызовет у него прежнего внутреннего протеста. В развитие этой мысли будет разработан план операции «Kristallnacht». Первые эшелоны с евреями загромыхают на стыках рельсов готовящихся к войне железных дорог в еще несовершенные концлагеря, где одних освобождали от химеры, называемой совестью, а других возносили до небес в буквальном смысле этого легкого слова. В один из таких эшелонов попадет престарелый Евно Азеф, бежавший от суда неистовых социал-революционеров и попавший-таки под суд не менее неистовых национал-социалистов. Обе партии желали счастья своим народам и во имя этого счастья не жалели человеческой крови.
7 ноября 1938 года 17-летний беженец из Польши Гершель Грюншпан застрелил в Париже советника германского посольства фон Рата. В ответ на этот акт в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года нацистами по личному приказу Гитлера и при активном пропагандистском и организационном участии Геббельса и Гиммлера был инсценирован, как некое стихийное выражение народного гнева, всегерманский еврейский погром: 20 000 евреев брошены в концлагеря, 36 человек убиты. Разрушено и сожжено 267 синагог и 815 магазинов и предприятий.
— А вот не надо было Гершелю Грюншпану стрелять в фон Рата, — сказал Шикльгрубер, бывший уже к тому времени вождем германского народа Адольфом Гитлером. — За ошибки надо платить и все они заплатят полной мерой!
Трудно сказать, почему рейхсканцлер Германии вспомнил это идею партайгеноссе Гесса. Австрийский психиатр Зигмунд Фрейд стал бы доказывать сексуально-фаллические корни произошедшего,
