можно противопоставить карабинам, которыми утверждается злая истина? Есть ли что-нибудь, способное быть равным пуле, летящей тебе в голову.
— Есть, — отвечал Ицхак Назри. — Это слово.
Слово — то семя, что взрастает даже на бесплодном поле невежества. Один не задумается, и тысячи не задумаются, но будут те, кто услышит слово и станет размышлять о нем. Рано или поздно слово дает свои всходы, и из него произрастают стебли посевов Добра.
— Черт побери, — сказал фон Пиллад. — Он умеет убеждать. За последнее время пришлось заменить почти половину охраны.
— Да, — согласился Азеф. — Будь он на свободе, этот Ицхак Назри, он бы стал достойным соперником вашего фюрера.
Фон Пиллад долго рассматривал своего осведомителя.
— Знаете, Раскин, — наконец сказал он. — Многих вешали и за менее серьезные проступки. Ваше счастье, что я выполняю программу, в противном случае вы давно бы уже кончили свою жизнь в одной из только что установленных печей. Фирма «Топф и сыновья» — геенна, сконструированная человеком. Держите язык за зубами и говорите не то, что думаете, а то, чего от вас требуют. Именно в этом секрет долголетия. Надо быть неустрашимым фантастом, чтобы говорить всю правду о вождях.
— Каждый изгоняет из человеческих душ чужих бесов, — философски сказал Азеф. — Я не хотел обидеть германского фюрера, господин штурмфюрер. Я просто хотел сказать, что у каждого человека есть его незримые таланты, они становятся видны лишь тогда, когда человек вырастает до определенного политического уровня.
— Не знаю, может ли слово кормить, — сказал фон Пиллад, — но факт остается фактом: за последнюю неделю заключенные не только не потеряли в весе, напротив, они стали весить несколько больше. Что вы скажете на это, Раскин? Не нашли ли ваши соплеменники какой-то иной источник, подкрепляющий их силы?
— Перекличка проводится каждый вечер, господин штурмфюрер, — равнодушно заметил Азеф. Равнодушие это было напускным, не выдержав паузы, Евно с досадой заметил: — Как вам хочется опустить нас ниже животных, господин штурмфюрер. Волею полученных вами приказов вы отказываете нам в праве на человеческое достоинство.
Фон Пиллад промолчал.
Уже в бараке Азеф неожиданно понял, что молчание немца было вызвано сомнением, зародившимся в глубинах его души, еще не ставшей душой выращиваемого обществом сверхчеловека, а потому способной сопереживать и сочувствовать.
Ицхак Назри! Злой гений Евно Азефа, его антитеза, как может явиться противоположностью носителю адского зла верный заветам Господа Ангел. Жизнь Азефа была продолжительным и страшным приключением. Рогатый Ангел, он боролся с двойным злом: совершая террористические акты против зарвавшихся чиновников, он боролся с изжившим себя самодержавием. Предавая своих товарищей, он вел борьбу со злом революционности. Ему ли было не знать, какими гильотинами завершилась Французская революция!
Утешение было недостаточным. Весь день Азеф чувствовал досаду, и эта досада помогала ему в работе, когда они таскали землю из котлована, предназначенного для неведомого строительства.
Вечером, незадолго до сна, разгорелся спор.
— Все, что вы не будете просить в молитве, — произнес Ицхак Назри, — верьте, что получите, — и будет вам.
— Свободы! — с горящими глазами сказал Левий Бенцион. — Свободы и смерти нашим тюремщикам! Если бы Бог был милостив, он бы покарал наших врагов. Что же он медлит?
— Еще не исполнилось предначертанное, — сказал священник. — Верьте — и будет вам.
Подумав, он негромко добавил:
— Что говорить, заблудшие овцы — вот кто они. Молитесь за спасение душ врагов своих, и отмеряно вам будет по справедливости.
— Что за бредовая идея! — вспыхнул Андрей Дитерикс. — Молиться за тех, кто уничтожает твой род и твое племя.
— Наш Бог — Бог живых, а не мертвых, — сказал ему Назри. — Придет время, и все будут воскрешены. И каждому будет воздано по делам, что он творил.
В эту ночь Азеф не спал.
Он давно бросил курить, тогда ему еще не было пятидесяти. Но бессонной ночью он мучился от отсутствия никотина. Чертов священник! Он опять напомнил, что у Азефа был свой Бог, и этот Бог был Богом мертвых. Все были жертвами — и те, кого он отдавал на заклание своим террористам, и сами террористы, которых он после совершения террористического акта передавал охранке. Он жил в обреченном мире, только теперь это пришло в голову Евно. В этом мире он пользовался незримой властью и обрекал других на смерть, но при этом и сам был обреченным. Жизнь, наполненная приключениями! Какие, к черту, приключения? Сначала он испугался, что не закончит свое обучение в Европе, потом боялся, что его разоблачат. И еще он боялся, что настанет время, и охранка поймет его двойную игру, и тогда он, Азеф, перестанет быть нужным. Он сросся со шкурой осведомителя, он предавал, потому что круговерть тайной жизни захватила его. Однажды написанный донос должен был подтверждаться другими предательствами. Смерть жила вокруг него, и Азеф жил в ядовитой атмосфере ее дыхания, которая называлась страхом. Даже когда он вырвался из круга и старательно доказывал себе, что освободился, страх не отпускал его до самого дня ареста гестапо.
Слова Назри открыли ему глаза, и Евно Азеф ненавидел за это священника, а потому отныне его доносы, полные объективности, стали лживыми. Они обвиняли священника в тех грехах, которые он не совершал. Евно Азеф назвал священника главой лагерного Сопротивления.
— Вы действительно так считаете? — спросил фон Пиллад, просматривая очередной донос, оформленный рукой Азефа и. подписанный им давней и, казалось, уже забытой кличкой «Раскин».
— Кажется, я не давал вам оснований для недоверия, — огрызнулся Азеф. — В конце концов я не единственный ваш осведомитель, и вы можете проверить мои слова через других.
— Полно, — усмехнулся фон Пиллад. — У меня… нет причин не доверять вам, я просто хотел убедиться, что ваши предположения действительно стали вашими убеждениями. Кстати, что это за история с воскрешением из мертвых?
История эта была непонятна и Азефу.
Однажды ночью барак разбудил пронзительный вой. Зюскинд, ювелир из Вены, сидел на нарах, прижимая к груди холодеющее тело своего семнадцатилетнего сына.
— Нет, Господи! Нет! — стонал он. — Только не это!
Сквозь собравшуюся толпу протиснулся священник.
— Успокойся, — сказал Ицхак Назри. — Господь дал ему упокоение от мук! Разве ты не хотел покоя для своего сына?
Зюскинд рыдал.
— Разойдитесь, — сказал собравшимся людям Ицхак Назри. — Завтра будет тяжелый день…
— Никто не знает, о чем они разговаривали, господин штурмфюрер, — заключил рассказ Евно, — но только утром этот мальчишка бегал быстрее любого.
— Может, он просто потерял сознание, — с сомнением наморщил лоб фон Пиллад. — Потерял сознание, а потом пришел в себя… Могло ведь случиться и так?
— Могло, — согласился Азеф. — Только я видел этого мальчишку в объятиях отца и могу сказать, что у меня богатый опыт, чтобы отличить мертвеца от живого.
— Теперь вы созрели, — удовлетворенно сказал штурмфюрер.
И наутро начали закапывать котлован, который находившиеся в лагере люди считали своей будущей могилой. Когда земля заняла свое место и выровняла края ямы с поверхностью, начали приходить тяжелые грузовики, в кузовах которых не было ничего, кроме странной, чуть желтоватой земли, смешанной с серыми глыбами известняка. Машины разгружали на месте бывшего котлована. Делалось это руками. Тучный, с жирным двойным подбородком Пауль Блобель, ведавший в лагере хозяйством, добродушно показывая золотые зубы, выдававшие в нем исправившегося вора, сказал, что лопаты нужны на фронте,
