может, я все путаю, и парень в шляпе никакой не Коля, а самый что ни на есть Володя… – Пусть до утра сидит, – решила я. – Утро вечера мудренее.
И тут наш гость совершенно неожиданно рухнул на пол, причем с таким громким стуком, что мы разом вздрогнули.
– Я его только за плечо дернула, – испугалась бабка, а мы кивнули, таращась на лежащего парня, ожидая, что последует за этим. Но ничего не последовало. Любой другой на его месте непременно бы заорал или хотя бы слабо пискнул, но парень в шляпе, тюкнувшись носом в пол, замер в этой неудобной позе, не издав ни звука и не шевелясь. – Помер, – охнула бабка, а Юрик, напряженно вглядываясь куда-то в угол, мрачно заявил:
– Конечно. Разве можно человека башкой со всего маха…
И тут Варвара нас просто потрясла, хотя я-то всегда считала, что наша бабка на многое способна, однако вынуждена была признать, что такого от нее и я не ожидала. Ухватив парня за ворот плаща, она поволокла его к входной двери, причем развила такую скорость, что мы с Юриком при всем желании догнать ее не могли. Варвара, достигнув двери, распахнула ее, выволокла бесчувственное тело на лестничную клетку и захлопнула дверь, после чего навесила на дверь цепочку, о существовании которой я успела забыть, так как никогда ею не пользовались. Совершив этот подвиг, бабка повернулась к нам и грозно сказала:
– Всем спать. Вот только трупов мне в квартире не хватало.
– И правильно, – согласно кивнул Юрик и тут же шмыгнул в свою комнату, должно быть опасаясь, что станет следующей жертвой, а я побрела к себе, злясь, что меня не только разбудили, но и озадачили, теперь лежи и думай: парень в шляпе труп или не труп, и кто он такой вообще. Коля, Володя… Что он делал на кухне, а главное, когда подавился, то есть когда лишился чувств, и какое я могу иметь ко всему этому отношение.
Однако я здорово переоценила свои силы. Думать мне в ту ночь вовсе ни о чем не пришлось, не успела моя голова коснуться подушки, как я мгновенно потеряла сознание. Когда я вновь обрела его, в комнате вовсю жарило солнце. Не помогали даже плотные шторы на окнах, в настоящий момент задернутые (не мною). С ними было даже хуже, духота в комнате стояла страшная, хотя окно и было распахнуто настежь (тоже не мною), и в комнату долетал веселый визг ребятни и грохот трамвая на соседней улице.
– Ох, как мне плохо, – простонала я, переворачиваясь на спину, и в тот же миг увидела Варвару. Она стояла возле кровати с литровой банкой в руках, наполненной какой-то мутной жидкостью.
– На, – сказала бабка, протягивая мне банку.
– Это что? – испугалась я.
– Рассол. Покойный Петр Алексеевич всегда им похмелялся…
Покойный Петр Алексеевич был бабкиным мужем и являлся выдающимся алкоголиком. О нем ходили легенды, например, как он однажды на спор выпил ведро самогона или как свалился с пожарной каланчи, причем головой вниз, и ничегошеньки себе не повредил. Смерть его тоже была героической: загорелся винный склад, и Петр Алексеевич бросился его тушить, бутылки начали взрываться, граждане покинули опасное место, а Петр Алексеевич остался. Когда пожарные выволокли его, оказалось, что герой не дышит. Впоследствии выяснилось, что он вовсе не задохнулся в дыму, как предполагали многие, а захлебнулся, отчаянно пытаясь спасти государственное добро. Бабка о покойнике говорила с неохотой. Думаю, не без его стараний Варвара стала столь нетерпимой к пьянству вообще и отдельным представителям этого порока в частности. Характер ее закалился в долгой позиционной войне, пока не приобрел вид железобетонной конструкции, способной выдержать удар танковой армии.
Однако сейчас физиономия Варвары имела скорее смущенное выражение. В открытых дверях маялся взлохмаченный Юрик. Видя, как я припала к банке, он с тяжким вздохом заметил:
– Разве рассолом-то похмелишься…
– Исчезни, – рявкнула бабка, и он исчез, но очень быстро появился вновь, теперь уже непосредственно в комнате.
– Пустое это дело, рассолом-то, – зашептал Юрик тихо, но убежденно, стараясь держаться от бабки на расстоянии. Она метнула в его сторону гневный взгляд, но, как-то вдруг сникнув, опустилась на мою постель и позвала со слезой:
– Васька…
– У-у, – промычала я, допила рассол и вернула Варваре банку, посидела немного, зажмурившись, и выдохнула: – Хорошо…
– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, – пробормотала бабка. Вела она себя немного странно, то есть непривычно. Чувствовалась в ней, как и в Юрике, какая-то маета. С чего мается Юрик, было более- менее ясно, а вот с какой радости нашу бабку ломает? Может, она вчера тоже… того? От этой мысли мне сделалось значительно легче, я уже не чувствовала себя бесполезным членом общества, который пал столь низко, что умудрился напиться до бесчувствия. Но все мои сомнения в отношении бабкиной трезвости развеялись как дым, потому что она сказала: – С ума сойдешь с вами, без вина сопьешься.
– Это в каком смысле? – подала я голос. Юрик вдруг возник с другой стороны постели и деловито сообщил:
– Мужик-то – тю-тю, а мы даже не знаем, наш ли, нет ли, и куда он делся. А ну как он того? Или вовсе…
Тут надо пояснить, что Юрик обычно изъяснялся многословно, но при этом не всегда понятно. Мне и в нормальные-то дни нелегко было общаться с ним, а с перепоя и вовсе не по силам. По этой причине я махнула рукой и произнесла по слогам:
– Не мельтеши.
– Ни-ни, – замотал головой Юрик и тоже пристроился на моей постели, но бабка гневно сверкнула глазами, и он сполз на пол.
– Васька, – кашлянув, начала бабка, глядя на меня с томлением. – Я ведь ночью-то не поняла… Этот дурень заорал блажью: «степь да степь…» – и ладно бы пел, а то в первом куплете все слова переврал. И чего тогда горло драть, если слов не знаешь? Уж коль не знаешь, сиди молча, а он опять… Ну, я и рассерчала. С вечера Машка Громова нервную систему подняла со своей собакой, тявкает и тявкает, я
