самого утра у него, что называется, «горели трубы», булькало в животе и противно ныла голова. Он лежал на диване, тупо глядел в потолок и страдал. По радио передавали Моцарта. А может быть, Бетховена — с похмелья в этих тонкостях было не разобраться. Нестерпимо хотелось выпить. Некоторое время он просто терпел, отпаивался холодной заваркой из чайника, но к середине дня таки не выдержал и выбрался на площадь до ближайшего ларька.
Моросило. Ларек был виден издалека — как и все ларьки в городе, его недавно выкрасили канареечно-желтой краской (было такое поветрие), и теперь он сразу бросался в глаза, как какой-то нелепый квадратный лимон. Пестрели банки с польской газировкой, выгоревшие за лето сигаретные пачки, коробки с турецкой жвачкой и обертки от дешевых шоколадок. Волоча ноги и кутаясь в ворот куртки, Петухов подошел к застекленной с длинной трещиной витрине и начал выбирать, чего б ему купить.
Пива Петухов не любил и никогда не пил, предпочитая что-нибудь покрепче, но сейчас при одной мысли о водке или портвейне к горлу подступала тошнота.
Лимонаду тоже что-то не хотелось. Разноцветье банок и бутылок раздражало. Наконец после долгих колебаний взгляд остановился на небольшой бутылочке джин-тоника.
Джин-тоник…
Петухов сглотнул. Звучало заманчиво. Вспомнился полузабытый вкус лимонной корочки, бодрящая хинная горечь и маленькие ежики колючих пузырьков на языке, рот наполнился слюной, и палец как бы сам собою указал на вожделенную бутылку. Продавец — носатый грузин в коричневой кожаной куртке, без слов все понял, с подозрением ощупал протянутую Петуховым сотенную, после чего в окошке киоска появилось и задвигалось в поисках ладони холодное скользкое донышко. «Вот же, заразы, — мрачно подумал Петухов, принимая бутыль. — Нет, чтобы летом так охлаждать!»
Сосуд был приятно широкий, тяжелый, коричневого стекла, с большой квадратной черно-золотистой этикеткой. На красной крышечке маячила большая золотистая звезда, что почему-то напомнило Петухову коробочку с вьетнамским бальзамом. Петухов таких раньше не видел. Внутри что-то подозрительно пузырилось.
— А он у вас, часом, не бодяжный? — подозрительно спросил он, с сомнением ее разглядывая.
Продавец сверкнул кавказским взором из-под козырька массивной кепки и проворно растопырил пальцы.
— Э, зачем так плохо говоришь? — укоризненно завозмущался он. — Хароший вещь, савсэм свежий. Не веришь — давай открою! Бери культурно, зачем ругаться?
Петухов опять заколебался — не купить ли две, потом решил повременить. Он принял из окошка ворох подмокших бумажных десяток и два рубля мелочью и полез в карман за кошельком.
Пить на улице было как-то холодно и неудобно, Петухов чуть ли не бегом добрался до своей квартиры, сбросил мокрую куртку и с бутылкой в руках поплелся на кухню.
Пробка поддавалась удивительно тяжело. Жесть гнулась и скрипела, никак не удавалось подцепить ее открывалкой. Петухов потел и отдувался. Потом вдруг что-то хрустнуло, бухнуло, пробка со звоном ударила в потолок, и из горлышка клубами повалил густой зеленый дым. Петухов на некоторое время совершенно ослеп, оглох и перестал воспринимать происходящее. «Надули!» — только и успел подумать он, выронил консервный нож, замахал руками, закашлялся и рухнул на стоявший сзади него табурет.
Дальше была темнота.
Очнулся Петухов на полу, рядом с опрокинутой табуреткой. Голова болела еще сильнее, линолеум неприятно холодил левую щеку и ухо. Должно быть, без сознания он провалялся несколько минут, потому что дым уже успел развеяться. Стараясь не делать резких движений, Петухов с кряхтеньем приподнялся, сел, помотал головой и осторожно огляделся.
— Вот, блин, попал, так попал, ексель-моксель… — пробормотал он, с опаской глядя снизу вверх на злополучную бутылку. — Это ж надо, так нарваться! Чтоб я, да еще когда-нибудь…
Он вдруг осекся и умолк.
На столе кто-то сидел.
Это было маленькое, ростом не выше локтя существо, покрытое пушистым желтым мехом, с круглыми глазами-бусинками, похожее на персонаж из детской программы «Улица Сезам». Сначала Петухов решил, что это кукла, и уже задался вопросом, откуда она взялась у него дома, потом существо вдруг моргнуло и пошевелилось. Петухов похолодел.
— Вы… Ты… — пробормотал он и сглотнул. Через мгновение в голове прояснилось, и сразу вспомнились бутылка, дым и нужные слова.
— Вы — Джинн, да? — охрипшим голосом спросил Петухов.
— Нет! — вдруг закричало существо, на поверку оказавшееся говорящим и почему-то очень испуганным. — Нет! Джинн уже ушел! Я — Тоник.
— Какой еще Тоник? — опешил Петухов.
— Обыкновенный, — пояснило существо. — Вы, когда бутылку покупали, этикетку видели? Так там большими буквами написано посередине: «Джин», а внизу — маленькими: «Тоник». Так вот, я и есть тот самый Тоник… Кстати, спасибо, что выпустили. Там, внутри, не очень-то удобно.
— А… э… Пожалуйста, — пробормотал Петухов. — А куда ушел э-э-э… Джинн?
— По делам, — лаконично отозвался тот.
Повисла пауза. Тоник моргал и оглядывался. Петухов не знал, о чем еще спросить. Потом его осенило.
— А вы, простите, что, желания тоже выполняете?
— Нет, что вы. — Тоник смущенно потупился и поковырял столешницу ножкой. Вздохнул. — Мы — так… — он помахал лапкой, — сбоку припека.
Уважение Петухова к Тонику мгновенно испарилось. Похмелье не желало проходить, и настроение у Петухова стало резко портиться.
— А для чего тогда ты сидел… там? — Он кивнул на бутылку, мимоходом перейдя на «ты».
— Для компании, — простодушно пояснил Тоник. — Одному ведь скучно.
— Скучно, — мрачно согласился Петухов. — А ну-ка, полезай обратно!
— Это еще зачем? — насторожился тот.
— Отнесу тебя назад в ларек. Обменяю, как брак. Ну!
Тоник надулся.
— Меня нельзя в бутылку, — объявил он. — Я туда не влезу.
— Раньше же помещался.
— Так это с Джином! А так…
— Ну, вот что, хватит болтать! — раздраженно заявил Петухов, шагнул к столу, сграбастал взвизгнувшего Тоника, оказавшегося на ощупь вполне материальным, и попытался запихнуть его в бутылку. Тоник пищал и отбрыкивался, потом стал царапаться и верещать. В следующую секунду — Петухов даже не успел ничего понять — какая-то сила приподняла его и шлепнула, и он снова оказался на полу.
Петухов помотал головой. Посмотрел на стол. Тоник сидел возле бутылки как ни в чем не бывало и охорашивался.
— Видите ли, — чуть дрожащим голосом сообщил он Петухову, — это все напрасно. Вы не сможете мне причинить вреда.
— Это почему это не смогу? — поинтересовался Петухов, нашаривая на плите сковородку.
— Такой закон, — сказал Тоник, на всякий случай бочком отодвигаясь на другой край стола. — Вы сказки читали? Там написано, что Джинн не может причинить вреда тому, кто его выпустил. А я — наоборот, то есть вы мне… Ай!
Тоник увернулся, сковородка с грохотом ударилась о стол, а неведомая сила снова подхватила Петухова и с разворота шваркнула об пол. На сей раз его приложило изрядно; в глазах долго плясали звездочки, а в ушах пели птички. Похожие ощущения были, когда бывшая жена Петухова как-то раз дала ему по голове этой самой сковородой.
— Вот видите, — констатировал Тоник, выглядывая из-за радиоприемника. — Вы ничего мне не сможете сделать. Да, кстати, что у нас на завтрак?
— Пошел у черту! — раздраженно сказал Петухов.
