опять зазвонил.
– Может, стоит ответить? – сказал Лукьянов. Я нащупала трубку.
– Где тебя носит? – спросил Вешняков. – Звоню, звоню, мобильный отключен.
– Скажи мне что-нибудь радостное, – вздохнула я. – Скажи, что нашел любовника Ивановой или наконец-то получил ответ на запрос.
– Дулю тебе с маком, а не любовника. Встретимся в четыре, возле цирка.
Я отбросила трубку и взглянула на Лукьянова. К тому моменту он успел надеть штаны.
– Дела? – спросил он, стоя ко мне спиной.
– Они самые.
– Ты по-прежнему работаешь на Деда? Помнится, ты мечтала избавиться от этой работы и даже многое сделала, чтобы соскочить с крючка. Я прав?
– Прав, – поморщилась я.
– Так почему?
Ответить на этот вопрос было непросто. Ответ, конечно, был, но он меня не устраивал. Я прикинула и так и эдак и ответила правду:
– Да какая разница.
– Что? – поворачиваясь ко мне, спросил Саша, демонстрируя поднятием бровей удивление. Удивление получилось так себе, но вопрос он задал, и мне надлежало ответить. Можно послать его к черту, но не хотелось, и я заунывно начала:
– Видишь ли, когда я была девочкой на побегушках, потому что он хотел, а я, соответственно, не хотела, мне казалось, что если бы я… короче, я была уверена: стоит мне получить возможность выбора – и жизнь станет другой. Такой, как я захочу.
– Надежды не оправдались?
– Нет, конечно. Я-то сама другой стать не могу, так при чем здесь жизнь и стоит ли в ней чего-то менять?
– Логично, – кивнул Саша, садясь рядом. – Пьешь по-прежнему?
Я зло фыркнула:
– С этим пороком завязала. Посмотри, как распрекрасно я выгляжу.
– Ты и год назад выглядела неплохо.
– Я закодировалась.
– Помогает?
– Еще бы.
– Что ж, это хорошая новость. Теперь давай плохую. Что за дерьмо у вас здесь происходит?
Само собой, я ждала этого вопроса, и удивляться не стоило, и уж тем более не стоило заходиться от тоски и отчаяния, но все же было больно.
– Так ты поэтому приехал?
Он взглянул так, точно я сморозила страшную глупость, давая понять, что тут двух мнений быть не может. С какой еще стати ему сюда являться? Только по велению хозяев. Когда он вот так смотрел, становилось не по себе, потому что понятно: чужая жизнь для него не дороже копейки. Впрочем, и свою он не очень ценил, если не врал, конечно.
Будь я умной, то, не давая волю лицевым мышцам, спокойно бы приступила к изложению наших дел. Но, видно, кое-какие мыслишки насчет того, что Лукьянов как-то выделял меня из толпы сограждан и даже испытывал ко мне некие чувства, не скажу серьезные или большие, а просто вспоминал иногда, что есть, мол, такой человечек, мешали мне, словом, я повела себя как идиотка, и не просто идиотка, а влюбленная. Это похуже. Я закрыла лицо руками и принялась хохотать, Лукьянов, насвистывая, побрел в ванную. К тому моменту, когда он вышел оттуда, я смогла вернуть себе здравомыслие до такой степени, что заварила кофе, выпила чашку и прикинула, как потолковее объяснить, что тут у нас происходит, не тратя лишних слов. Он этого не любит, лишние слова, имею я в виду. Мы уже работали с ним год назад, и о его стиле я имела представление.
Лукьянов устроился в кресле, выпил кофе, косясь на меня, и вдруг спросил:
– Ты все еще меня любишь?
– В горизонтальном положении гораздо больше.
– Ну, наконец-то ты начала острить. Признаться, тебе это никогда не удавалось. Но так ты по крайней мере похожа на саму себя: стервозную бабу, которая мало что чувствует, но которая почему-то решила, что ей это необходимо. Вот и играет то в Жанну д'Арк, то в Зою Космодемьянскую. Хотя я к этому привык. Однако роль Джульетты идет тебе так же, как мне роль доброго самаритянина. Свои незаурядные театральные способности пробуй на ком-нибудь другом.
Можно было опять засмеяться или заплакать от обиды. Пожалуй, все-таки заплакать, то есть зареветь, горько, с причитанием. Пусть бы еще раз в ванную сбегал, чистота – залог здоровья. Но мне не хотелось. Хотелось совсем другого, и я подумала, почему бы и нет? Имеет человек право раз в жизни порадовать себя.
Я поднялась и, глядя в его глаза, которые стали холодными, как льдинки, сказала:
– Я люблю тебя. Я за тебя жизнь отдам. – После чего с удовольствием заехала ему в челюсть. Пальцы противно хрустнули, но душа пела, так что боли я не чувствовала. Я села и сказала: – Надеюсь, ты не в
