Конечно, через день-два все поймут всё. Но не смогут доказать, что Павлов организовал кражу секретного изделия. Тем более, изделия, которого по отчетности не существовало вообще. Какой тогда смысл в дознании? Пройдет совсем немного времени, и о рыжиках сочтут за лучшее забыть. И о Павлове тоже.
Его оставили в покое на сегодня. А он сидел на крыльце, смотрел, как прячется солнце, курил. И все чего-то ждал. Скучал по жене. Прикидывал, не позвонить ли дочери — просто спросить, как дела. И не думал, старался не думать, заставлял себя не думать об одном, самом важном.
Никогда ему больше не удастся завести кошку. Он просто не сможет.
Тихо шелестя, к калитке подъехал «Мерседес». На заднем сиденье машины расселся некто огромный, и Павлов не сразу понял, что это алабай Бабай.
— Здравствуй, уважаемый коллега, — непривычно тихо сказал Шаронов.
— Привет. Чего пса не выпускаешь?
— Участок твой жалко.
— А машину?
— За машину убью, и он это знает. Ну, где все случилось?
— Там, — Павлов мотнул головой в сторону лесополосы. — Она почти дошла. Нарвалась на патруль.
— Еще вопрос, кто на кого нарвался…
У Павлова отвисла челюсть. Он был сегодня настолько не в себе, что идея, очевидная для Шаронова, его не посетила даже как версия. Рыжикам оставили функцию взрывного реагирования на глядящий в их сторону оружейный ствол!
— Не-ет… — протянул он. — Не может быть. Это же Катька. Она вчера много раз ходила мимо вооруженных людей. Я даже не думал ее придерживать. Кстати… О, Боже! Действительно не думал. Хотя обязан был!!! Но ведь мне не угрожали…
— Ты выдумал себе милую домашнюю кошечку, — сказал Шаронов жестко. — Но была ли она такая на самом деле? А может, с тобой рядом преображалась. От любви. Заметьте, уважаемый коллега, я не шучу. Известны прецеденты. Далеко ходить не надо. Допустим, «Рубанок». Со мной и без меня — два разных изделия. Или вон сидит в машине живой пример. Белый и пушистый ёкарный бабайчик. Миляга- симпатяга.
— Это ты нарочно, да? Психотерапия? Для облегчения разлуки? Мол, дерьмо была кошка, не о чем жалеть?
— Ничего подобного. Смотри — она сидела в лесу и выжидала. Кто-то ткнул стволом в ее сторону. Она решила, что раскрыта, и атаковала.
— В ее сторону. Не в мою же!
— Она шла к тебе. Думала о тебе. Ей помешали. Сработал перенос. Для полусвободного мозга, как у нее — это реально.
Павлов долго молчал. Пока не вспомнил слова Голованова.
— Она бы их одной левой положила! — заявил он уверенно.
— Ну-ну. Сколько волка ни корми, у слона все равно яйца больше…
— То есть?
— Не помню случая, чтобы мне удалось тебя переубедить. Ты никогда меня не слушал. Возможно, от этого все твои беды.
— Если б я тебя слушал, не было бы Катьки.
Шаронов покрутил носом, вознамерился отпустить колкость, передумал и сел рядом.
— А знаешь, если действительно был перенос, — вдруг задумался он, — интересная вытанцовывается штука! Я ляпнул первое, что в голову пришло — а если у Катерины и вправду образовался полусвободный мозг? Над которым все бьются-бьются? Это же революция. Соединение несовместимого — свобода воли как у баймекс и управляемость биоробота… Та-ак, первым делом нужно патрульных допросить — была атака или нет. Это я беру на себя, расколются, голубчики… Черт, не вовремя тебя списали! Нам бы сейчас в темпе запустить новую серию и мучить ее, мучить…
— Успеем еще, — сказал Павлов. — Из-под статьи я, кажется, вывернулся, остальное несущественно. Министры и директора не вечные. А гражданская версия «Клинка» однажды понадобится. И тогда я выращу новую Катьку. Второй такой не получится, но что-то близкое по духу… Извини за патетику, это дело моей жизни, долг. Как ты думаешь, уважаемый коллега, лет через десять я еще смогу шевелить извилиной?
— Я тебе помогать буду! — без тени улыбки заверил Шаронов.
Уже смеркалось, но биотех и биомех все сидели на крыльце.
Из-за забора угрюмыми медвежьими глазками на них глядел Ёкарный Бабай.
Андрей Плеханов
ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ — КОТ
Изображение очень резкое, почти черно-белое, со слабыми оттенками зеленого, синего и красного цветов. Камера скользит вдоль пола, между ногами людей. Люди ходят, стоят, сидят. Преобладают мужские ноги в брюках, носках, ботинках. Ботинки в основном черные, носки серые. Взгляд снизу вверх, и видно, что помещение — большая лаборатория. Ряды столов с компьютерами, мигающие экраны. Изображение движется вперед, натыкается на женские ноги в колготках. В поле зрения неожиданно появляется кошачья лапа с выпущенными когтями — поднимается, бьет по ноге. Женский вопль сверху:
Лиз: Черт, черт, черт!!! Он опять порвал мои колготки, это невыносимо! Харри, уберешь ты своего кота? Клянусь, в следующий раз я оболью его горячим кофе!
Камера скользит вверх, в поле зрения появляется огромное мужское лицо, оно занимает половину экрана. Это Брюс Виллис (варианты: Джорж Клуни, Патрик Свэйзи, Том Хэнке). Изображение раскачивается из стороны в сторону и зритель понимает, что кота, глазами которого видит камера, держат за шиворот.
Харри (укоризненно): Старина, я же предупреждал: не трогай мисс Мартинес. Чем тебя не устраивают ее ноги?
Изображение молча раскачивается, поворачивается к мисс Мартинес. Появляется изображение латиноамериканской девушки — лет 25, красивая, похожа на Дженифер Лопес. Светлые мелированные волосы.
Лиз: Харри, с тебя пять баксов за колготки!
Харри: Почему так дорого? В прошлый раз было четыре!
Лиз: В следующий раз будет десять! (резко поворачивается и уходит).
Харри: Тедди, дурачок, понимаешь, что ты теперь заслужил?
Изображение слегка кивает.
Харри: Три часа карцера. Нет, четыре!
Камера несется вдоль лаборатории, теперь вид с высоты человеческого роста. Усмехающиеся лица сотрудников. На несколько секунд фиксируется лицо афроамериканца лет сорока, с очень темной кожей, толстыми губами.
Джо: Тедди, мои соболезнования. Понимаю тебя, старина. Я сам неравнодушен к этим ножкам.
Приближается дверца шкафа, открывается, изображение летит внутрь шкафа. Звук захлопнувшейся дверцы, дикий кошачий вопль, темнота.
Идут титры: название фильма, фамилии режиссера, актеров и т. д.
