Услышав все это, следователи долго недоумевали, так и не получив ответа на главный вопрос: зачем он все это сделал? И жена не его, и брату он мог рассказать об измене. Пусть бы тот сам разбирался. И в конце концов утвердились в мысли, что с головой у него непорядок. История эта вновь попала на страницы всех местных газет, и ее примерно неделю активно обсуждали. Потом, как водится, интерес пошел на убыль, и город зажил своей привычной жизнью.
А еще через несколько дней Одинцов появился в нашем офисе с просьбой защищать в суде его брата. Выглядел так паршиво, что словами не передать. Агатка ему отказала по этическим соображениям: в тюрьму Виктор отправился не без моего участия. Признаться, ее отказ меня порадовал, вновь копаться в этой истории не было ни желания, ни сил.
Сцепив руки замком, Одинцов сидел в кабинете сестрицы, уставившись в одну точку. Потом ко мне повернулся.
– Человек, который был с вами… он говорил о нашей матери… – бесцветным голосом начал он. – Это неправда. Не может быть правдой. Вите тогда едва исполнилось пятнадцать…
– У Сергея Львовича иногда бывают странные фантазии, – пожала я плечами, не желая развивать эту тему. Хотя склонна была согласиться с Берсеньевым, а вовсе не с Одинцовым.
– Мой брат серьезно болен, – добавил Геннадий Владимирович. – Только этим я и объясняю… – Так и не договорив, он поднялся и ушел, вызвав у меня вздох облегчения.
Стараниями брата Виктор оказался не в тюрьме, а в психушке. Я не сомневалась: Одинцов сделает все возможное, чтобы он вышел оттуда как можно раньше. Я даже могла представить, как они вновь заживут вдвоем, Гена с чувством вины, которое останется с ним до самого конца, а Виктор… Виктор, скорее всего, так и будет считать, что убивал ради любви к брату. Вряд ли Геннадий отважится еще раз жениться, а если все-таки отважится, то лучше ему сразу отправить младшего брата в заведение с крепкими решетками на окнах.
Одинцова я больше не видела, чему втайне была рада, а вот Ольгу Валерьяновну следовало навестить. Конечно, предстоящая встреча меня пугала: чем я могла ее утешить? Оттого я и откладывала ее, сколько могла, но наконец решилась.
В пятницу вечером, пораньше смотавшись с работы, я купила торт в супермаркете и поехала к ней. Дверь она долго не открывала, я уже начала беспокоиться, но тут лязгнул замок, и я увидела ее, стоявшую на пороге, выжала из себя улыбку и протянула торт.
– Я подумала… – Моя рука так и зависла в воздухе, Ольга Валерьяновна стояла не двигаясь, молча смотрела на меня, и я поспешно отвела взгляд, так и не договорив.
– Наверное, я должна сказать вам спасибо, – произнесла она. – Но… лучше бы я ничего не знала. – И закрыла дверь. А я, немного подождав, побрела к выходу. Никому не нужный торт оставила на скамейке возле подъезда.
Домой я возвращалась пешком, заметила свет в своем окне, и вдруг появилась шальная надежда, но испарилась, едва я вошла в квартиру. С кухни доносились мужские голоса. Димка и Берсеньев. А где этим олухам еще быть в пятницу вечером?
– О, хозяйка явилась! – заорал Димка. – Фенька, давай к столу, водка греется.
Неторопливо сняв пальто и переобувшись в тапочки, я прошла в кухню. Стол ломился от яств, приобретенных в супермаркете. Вереница бутылок на любой вкус. Предусмотрительно: не придется еще раз в магазин бежать.
– Дима, блин, вы не могли бы найти другое место для своих милых посиделок, – съязвила я скорее по привычке.
– Чего сразу Дима-то, – обиделся он. – Серега сказал, у тебя депрессняк. Надо срочно поднять уровень алкоголя в организме. Ты ж должна до потолка прыгать от счастья, что два таких потрясающих мужика жить без тебя уже практически не могут.
– И что в вас такого особенного?
– Горячее сердце, холодный ум и чистые руки, как говаривал один любитель ширнуться.
– Хорошо, что руки успели помыть, – кивнула я. – Сердца ваши мхом поросли, а ума сроду не было.
– Ничего себе, – скривился Димка. – Мы ей комплименты, а она нам гадости. Нет, брат, на свете справедливости.
– Комплиментов я пока еще не слышала.
– Сейчас будут, – заверил он.
Берсеньев пододвинул мне бокал.
– Мартини с водкой, взболтал, но не перемешивал.
– Ну, что, за самую красивую женщину на свете, – поднял Димка свой бокал.
– За единственную, – поддакнул Берсеньев.
– За трепачей и алкоголиков, – хмыкнула я.
– Кто это здесь алкоголики? – засмеялся Ломакин. – Выпиваем исключительно для создания душевной атмосферы.
– Пей уже, – вздохнула я, ну и сама, конечно, выпила.
Вскоре атмосферу и впрямь можно было назвать задушевной. Димка травил анекдоты, мы с Берсеньевым хохотали до слез, а меня потянуло на подвиги, только этим я могу объяснить внезапное желание накормить двух придурков котлетами собственного приготовления.
– Она еще и хозяйственная, – веселился Димка. – Серега, может, нам к ней переехать? Здесь как раз три комнаты. Фенька будет нас кормить от пуза… – Договорить он не успел, входная дверь хлопнула. Ломакин вытянул шею и упавшим голосом сообщил: – Звездец… сестрица пожаловала. Сиганем в окно, пока не поздно?
– Поздно, – сказала Агатка, отличавшаяся исключительным слухом. – По какому поводу застолье? – спросила она, возникая в кухне.
– Так это… праздник, – ответил Димка. – День взятия Бастилии.
– Двоечник. Фимка, купи ему отрывной календарь, будет у человека повод праздновать каждый день.
– Агата Константиновна, – с чарующей улыбкой пропел Берсеньев. – Премного обяжете, если к нам присоединитесь.
Я-то думала, она его пошлет, но сестрица начала расстегивать шубу, подскочивший Берсеньев помог ее снять и джентльменски пододвинул стул.
– Мартини? – спросил задушевно.
– Чего ж мартини. Сегодня пятница. Водки налей, – усмехнулась Агатка.
