– Его место в доме престарелых, а не здесь! – вторила ей, кривя свои накрашенные губы, Дебора Цирульник.
– Очевидно, вместо богадельни его по ошибке водворили сюда.
Старик одним ухом ловил эти грубые колючие слова, но не обращал на них никакого внимания, а чтобы больше насолить этим странным особам, гордо шествовал по аллее, тихонько напевая себе под нос мелодии старинных, давно забытых опер.
Это совершенно выводило из себя балетную троицу, и кто-то из них однажды с возмущением отозвался:
– Он еще поет! Он еще издевается над нами!..
Они ждали, чтобы он вступил с ними в спор, но старик, делая вид, что не замечает их, прошел на берег.
Утром, когда троица пришла в столовую к завтраку, они заметили, что сестра-хозяйка приставила к их столику четвертый стул.
Они переглянулись: интересно, для кого? Кто приплывет к их берегу, кого присоседят?
Любопытство раздирало. Каждая пыталась угадать, кого посадят за их столик. Они даже не прикасались к еде в ожидании нового отдыхающего.
Но были страшно разочарованы, когда увидели, что к ним бодро и молча шагает в шляпе, с зонтиком и с неизменной «бабочкой», старик.
Они обомлели, вскрикнули, но что они могли сделать? Неудобно ведь при таком большом стечении отдыхающих поднимать скандал, чтобы от них убрали эту ветхость.
А он, по-прежнему делая вид, что никого и ничего не замечает, продолжал жевать как ни в чем не бывало.
Балерины все больше багровели, кипели, не зная, на ком излить свою злость. Непременно, сегодня же, они подойдут к директору, к главному врачу, будут писать жалобы во все инстанции: кого подсадили, на что это похоже? Ведь это не что иное, как оскорбление личности. Значит, и их считают старушками? Нет, такое невыносимо. Этой мерзости они ни за что не допустят и не простят!
Балерины были вне себя. Уж никак не ожидали, чтобы им подстроили такую пакость. Ну, конечно, только старца им здесь не хватало. Нужен им такой сосед по столику… Он им аппетит может испортить. Противные такие, не могли подобрать сюда какого-нибудь иного, молодого, симпатичного человека. Не иначе, как кто-то решил над ними немного поиздеваться, насолить.
Уж нет. Из этого ничего не получится. Так номер не пройдет. Всё поднимут здесь вверх дном, но добьются, чтобы этого деятеля немедленно убрали. Больше того, категорически потребуют, чтобы его перевели в другой корпус, подальше от них. Ведь как-никак они не простые отдыхающие, а ко всему еще творческие единицы и для вдохновения им нужна рядом молодежь, а не такой древний старик.
А пока что, оскорбленные и униженные жрицы искусства, балерины пускали в сторону тихого, скромного соседа шпильки, остроты, открыто и беззастенчиво издевались над ним, всячески выражая свое отвращение и враждебность к нему.
И решили они, что ему здесь не сдобровать. Такое они ему устроят, что он сам убежит отсюда.
И началось.
На каждом шагу укоряли его, что за столом не умеет вести себя согласно правилам хорошего тона, то он вилку и нож держит не так, как должно, во время еды шлепает губами, чавкает, то они набрасывались на него, зачем он кормит кошку и собаку, которые всегда дежурят у входа в столовую…
Но все их замечания на него не действовали. Он молчал.
Узнав о встрече, которую балерины организовали старику, тетя Зося возмутилась, – как так можно, он не имеет права отдыхать, как и все? Это собственная вилла этих трех граций? Обижают – старого заслуженного человека.
И когда издевки и острословье в адрес старика дошли до предела, – балерины просто не давали ему прохода, – тетя Зося обратилась к трем грациям:
– Скажите-ка, мои голубушки, – сказала она, – что это вы пристали к старому человеку? Вам не кажется, что и вы не вечно будете такими молодыми красавицами, как сейчас? Вы что же, застрахованы от старости в районной кассе страхования?
– Тетя Зося, чего же он так нарядился, как деятель семнадцатого столетия? Или он решил своим нарядом охмурить всех модников с Дерибасовской? – возмутилась Ната Церетели. – Что, он такая большая цаца, что ни разу даже не заговорил с нами?
– А откуда вы знаете, что он не большая цаца? Неважно, что он смешно нарядился. Это еще ничего не означает. А как, бывало, одевался граф Лев Толстой? По одежке нельзя судить… Вот у нас жил профессор Филатов. Тот тоже любил одеваться по старинке. И что же? А человек был знаменитый, слепых делал зрячими, чтобы я так жива была!
И, прижмурив черные свои глаза, тетя Зося добавила:
– Тут не сразу узнаешь, кто есть кто… А может быть, этот старик пишет музыку… Композитором является экстра-, класса? Не слыхали разве, как он все время ходит по отдаленным уголкам парка и напевает мотивы из каких-то опер? А держится он в стороне от всех, потому что, наверно, думает, творит… А человек, который что-то придумывает, становится похожим на женщину, которая собирается стать матерью, в смысле родить… В такое время нельзя ее трогать и расстраивать. А с ним, может быть, такое теперь и случилось…
– Неужели, тетя Зося, он композитор, этот старик? – спросила Дебора Цирульник.
– Кто его знает, – пожала плечами тетя Зося, – возможно, он и есть сочинитель музыки.
И осеклась, вспомнив, что все трое трудятся в поте лица в опере, поют или танцуют, и они жаловались, что им не дают подходящих ролей, не повышают ставки и категории и что виновен в этом один человек – новый директор театра.
