одном, чтобы его гвардейский полк попал на самое главное направление, в те самые города и села, где старый солдат начинал воевать. Еще мечтал он побывать в родном городке – Деражне, хоть мельком глянуть на него, на то, что там осталось, как его дом, кузня. Наверное, осталась от них груда развалин…
Часть в самом деле наступала в сторону Буга. Вот взяли штурмом зеленую, милую Винницу, а оттуда уже рукой подать до Деражни. В солдатском мешке бывалого солдата, вместе с махоркой, спичками, патронами и немудреным солдатским скарбом, лежали завернутые аккуратно в платок ключи от дома и кузни. Он себе отлично представлял, что вряд ли ему нужны будут эти ключи – фашисты, видно, превратили местечко, как и сотни других, в развалины. И нее же в душе теплилась надежда.
Только бы попасть туда, в Деражню, хоть бы на часок. Любимое милое гнездо, как ты въелось в душу! В самые страшные минуты, когда жизнь была на волоске, кузнец вспоминал тебя. Лучшие годы жизни прошли в этом славном городке.
Мечты, солдатские мечты.
Кто же из бойцов не знает, как изменчиво солдатское счастье на войне?! Оно изменчиво, как погода в мае.
Мечтаешь об одном, а получается совсем другое.
Полк перебросили на другой участок фронта. Не посчастливилось увидеть родной уголок. В самый момент, когда казалось, что заветное желание вот-вот исполнится, пришел приказ грузиться в эшелоны.
Тяжело пережил эту свою неудачу старый солдат. Знал бы он заранее, что так может получиться, попросил бы начальство отпустить его на несколько часов и добрался бы на перекладных в Деражню. Но что поделаешь – поздно. После драки, говорят, кулаками не машут. Обидно, конечно. Очень обидно. Но ничего не попишешь. Война – не распоряжаешься собой. Не к теще в гости едешь, а воюешь. Все зависит от боевой обстановки и воли высшего начальства.
А Деражня родная осталась далеко в сторонке.
Сочувствовали бате друзья – пушкари, но ничем – не могли помочь. Пробовали подшучивать над ним, посмешить его и говорили:
– Ничего, папаша, все к лучшему. Видно, начальстве решило вместо твоей Деражни направить нас на Берлин, Ты ведь мечтаешь побывать в фашистском логове и посмотреть, как оно горит.
– Что вы, ребята, если не везет, то не везет… – удрученно отвечал он. – Кто его знает, куда нас теперь забросит судьба.
Однако мрачное настроение у папаши продолжалось недолго. Он понимал: по всякому поводу расстраиваться – добра не будет. Были страшнее времена, и тогда не унывал и другим не давал падать духом, то он теперь будет расстраиваться, когда дела пошли на фронте так быстро и успешно?
И он отряхнул с себя мрак. Повеселел по-прежнему.
Ребята подшутили, а в голову старого солдата вкралась добрая мысль: может, в самом деле к лучшему? Не посчастливилось побывать в родном углу часок-другой, может, благосклонная к нему судьба вознаградит его и он в самом деле побывает в Берлине и станет живым свидетелем того, как там издохнет фашистская гадина? Да, как было бы здорово, если б так вышло, что его полк врывается в Берлин, громит на его улицах врага и ребята-пушкари радуются, наблюдая незавидный конец бесноватого ефрейтора Гитлера и его братии!
„Только бы это увидеть своими глазами, – думал старый солдат, – и за это жизнь не трудно было бы отдать“.
Но тут же он спохватился: „Боже, что за глупости лезут в голову?“ В самом деле, если суждено будет побывать со своим полком, своими хлопцами в Берлине и своими глазами увидеть гибель фашистского зверя, то не лучше ли жить и радоваться? Зачем же думать о всяких глупостях – о смерти? Уж нет, батеньки, жить надо! Какая житуха пойдет после победы – представить себе даже трудно. Раздолье. Правда, придется все начинать сначала. Много надо будет трудиться, восстанавливать разрушенное хозяйство. Но это не беда: разве впервые нам приходится это делать?
А некоторые ребята, глядя на возбужденного батю, подбадривали его, говорили улыбаясь:
– Все же не повезло тебе, батя. Сплоховал немного. Начальство отпустило бы тебя на денек-другой побывать в местечке твоем. А теперь глянь, куда нас занесло!
И Петро Зубрицкий, хлопая дружески старого солдата по плечу, добавил:
– Да, начальство тебя уважает, старина. Вишь, вся грудь в орденах и медалях. Вернешься домой – первым парубком будешь в местечке и девчата засматриваться на тебя будут…
– Какие девчата?… – тяжело вздыхая, отвечал Гинзбург. – Столько раз мы с тобой, Петро, в руках врачей побывали, какие из нас будут парубки?
– Не говори, батя! После войны и такие, как мы, будут в цене, – смеялись пушкари, глядя, как старый солдат подкручивает длинные усы.
– А знаете, ребята, что я вам скажу? – вмешался маленький кругленький ефрейтор Кутузов, фамилия которого ему совсем не подходила, только вызывала постоянно шутки. – По сводкам – весь твой край давно освобожден от фрицев. Подал бы рапорт начальству, чтобы тебя демобилизовали. С тебя хватит. И в капремонте у врачей побывал, да и годы почтенные… Да, кстати, если не военная тайна, не скажешь, сколько тебе лет? Наверное, годиков – ого!
Это уже старика не на шутку рассердило, хоть по характеру он был человеком мягким. Не любил отвечать на такие вопросы. Уставившись недовольным взором на толстячка, он сказал:
– Милый мой, фамилию ты носишь великого полководца, знатного человека, а уму-разуму у него не учишься. А жаль. Или ума наберись или фамилию меняй! Кто тебя уполномочил считать мои годы? Считал бы свои! – негодовал кузнец. – Сколько мне ни есть лет, надеюсь, что переживу и Гитлера и всю его клику… Усы у тебя еще не выросли, а ты уже лезешь со своими глупыми вопросами. Мой возраст тебя волнует? О моей демобилизации печешься? И напрасно! Советы твои мне ни к чему, запомни. Были у нас хуже времена, и то не думал о демобилизации. В госпитале меня и Петра Зубрицкого хотели списать с корабля, а мы отказались. Вернулись в строй. Понял? А теперь другое время настало. Наша берет верх, уже немного осталось до гитлеровского конца, ты, милый, всякий вздор несешь насчет лет, демобилизации…
