— Разве такое забудешь… До скончания жизни буду помнить и эшелон тот разбитый, и детишек мертвых… И его одного, живого. Где он, не потеряли вы его в войну?
— Нет, не потерял, Васьков, — медленно произнес Гасилов. — Со мной он. Ему уж пять скоро будет.
Он покосился на Анну Тимофеевну. Ну почему, почему он не рассказал ей всего с самого начала? Что она сейчас подумает: скрывал, не доверяет, не надеется.
Он спохватился, что они все еще стоят посреди дороги.
— Извините, Анна Тимофеевна, этак мы до утра можем толковать. Поехали, Васек!
Шофер невольно улыбнулся: сколько раз те же самые слова он слышал от зампотеха на фронте.
Всю дорогу, до самого дома Анны Тимофеевны, шофер и Гасилов вели разговор о неведомом для нее Павлике. Они обменялись адресами, телефонами, но, выйдя из машины, Гасилов посмотрел на свою спутницу вопросительно.
Кто знает, может быть, ее смутил рассказ о ребенке или его скрытность, и она не чает теперь, как прекратить ставшее ненужным знакомство?
Но Анна Тимофеевна потянула его за руку:
— А теперь я хочу вас о чем-то спросить.
Некоторое время Юрий Петрович и Анна Тимофеевна смотрели вслед машине. Потом, не уговариваясь, пошли вдоль тихой, пустынной улицы. Гасилова удивило выражение странной задумчивости на лице его спутницы. Она почувствовала его пытливый взгляд, мгновенно подняла глаза и взглянула на него, будто чего-то ожидая.
Он понимал, чего она ждала, и был благодарен, что она не обиделась, сумела понять его опасения, его тревогу.
И он стал рассказывать ей о Павлике, об этом бесконечно дорогом для него ребенке.
Долго бродили они в ту ночь по затихшим улицам. Не раз Анна Тимофеевна незаметно утирала платочком слезы.
Радостный и взволнованный возвратился Юрий Петрович домой.
Медленно и задумчиво поднималась по лестнице Анна Тимофеевна. Иногда она останавливалась, как бы прислушиваясь к тому, что происходит в ней, радуясь той удивительной полноте жизни, какую она вдруг именно сегодня ощутила. Гасилов нравился ей с самого начала, но был в чем-то непонятен, она угадывала: он избегает разговоров о своей жизни, не до конца откровенен, и это ее настораживало. Сегодня же он раскрылся так неожиданно, так хорошо! Она снова заплакала от волнения, от нежности к этим двоим людям, отцу и сыну…
Детский сад, куда ходил Павлик, перебрался на дачу, в Подмосковье.
В один из воскресных дней к воротам подъехала машина, за рулем которой сидел шофер Васьков. Он привез на свидание к Павлику Юрия Петровича и… Анну Тимофеевну.
Все трое трепетно ожидали встречи с «запасным гвардейцем».
Машина остановилась. Условились, что сначала Гасилов пойдет к Павлику один, побудет с ним недолго, скажет все, что нужно, и вернется сюда, к Анне Тимофеевне и Васькову.
На Гасилова жалко было смотреть. Он сделал шаг, остановился, оглянулся беспомощно на своих друзей. Потом решительно махнул рукой и отправился искать мальчика.
Когда Гасилов скрылся из виду, Анна Тимофеевна и Васьков, выйдя из машины, сели на траву. Васьков видел волнение женщины и, стараясь не смотреть на нее, вновь стал рассказывать во всех подробностях, как был найден малютка и как после он жил вместе с ними во фронтовой землянке.
Васьков догадывался, что Анна Тимофеевна была, пожалуй, единственным в Москве человеком, которому Гасилов сам поведал эту историю. К тому же догадливый Васьков уже понимал, чем кончится знакомство Гасилова с доктором Марсовой…
Павлик встретил отца, как всегда, радостными воплями. Бросился к нему, обвил его руками за шею, прижался щекой к щеке. Но уже через несколько минут он почувствовал, что Юрий Петрович необычно серьезен.
— Почему ты такой скучный, папа?
— Что ты, сынок! Я совсем не скучный, я очень рад. И знаешь, почему? Нет? Так слушай: наша мама приехала!
Павлик стоял не шелохнувшись.
Как долго ждал он этой счастливой минуты, а сейчас, когда она наступила, он испугался, не поверил, боялся поверить.
— Что же ты молчишь, маленький? Или не понял? Наша мама приехала.
Павлик заговорил не сразу. Потупился, спросил неуверенно:
— И у меня теперь всегда будет мама?
— Конечно, сынок. Всегда, каждый день у тебя будет мама.
И Юрий Петрович повел сынишку туда, где на траве, ни жива ни мертва, сидела Анна Тимофеевна, а с ней рядом Васьков, беспрерывно тараторивший от смущения.
Увидев Гасилова с ребенком, они оба поднялись. Анна Тимофеевна шагнула вперед, протянула руки:
— Иди ко мне, мой мальчик!
Гасилов чуточку подтолкнул Павлика вперед:
— Вот и дождался ты, сынок… Обними же маму.
Еще мгновение — и малыш бросился на шею Анне Тимофеевне. Она прижала его к себе.
— Мама, а почему ты плачешь? — Это был первый вопрос, который задал своей матери Павлик.
— Ничего, сынок… Это я от радости. Просто я давно тебя не видела.
— А теперь ты никуда не уедешь? Ты правда каждый день будешь моей мамой? — допытывался мальчик.
— Каждый день, каждый час. Всегда-всегда, маленький ты мой. А теперь, сынок, познакомься с дядей Васей. Он и твой папа вместе были на фронте, он помнит тебя маленьким-маленьким. Вот таким!
Когда Васьков порывисто и неловко поцеловал мальчика, Павлик почувствовал на лице своем что-то вроде легкого ожога. Он так и не понял, что это было такое, и уж никак не поверил бы, что фронтовики- гвардейцы могут плакать!
ВЕСТОЧКА С УЛИЦЫ МИРА
В январе 1951 года журнал «Огонек» во втором номере опубликовал мой небольшой очерк о судьбе Павлика Гасилова.
Вскоре в редакцию стали приходить письма. История «запасного гвардейца» взволновала и заинтересовала многих читателей.
Эти письма пересылали из редакции мне для ответа.
Однажды среди таких откликов оказалось письмо из Сталинграда. На листке бумаги сверху типографским шрифтом было набрано:
Ниже следовало несколько строк, написанных чернилами.
