жилище стало так тепло, что малыши-тунгусята ползали совершенно голыми, точно дело происходило в квартире с паровым отоплением.
У тунгусов я оказался случайно. Завезли меня к ним чиревские делегаты на туземный съезд, когда мы возвращались назад к своему стойбищу. Пробыли мы у них недолго, и единственное, что я запомнил, об этом народе, — их несомненная чистоплотность (по сравнению с гиляками) и гостеприимство.
Тунгуска, увидав на мне рваные торбазы, предложила снять их и тотчас же починила.
Сегодня выезжаем в Чирево, с которым я за это время сжился и скучаю по этому глухому, нигде на картах не отмеченному стойбищу и по двум десяткам моих славных учеников.
День моего возвращения в Чирево был днем обоюдной радости — моих учеников и моей. Во время моего отсутствия несколько раз наезжали адатымовские комсомольцы и проводили уроки с учениками, успевшими привыкнуть к школе и тяготившимися вынужденным бездельем.
Офть — мой ученик и одновременно верный помощник во всех житейских делах, он же сторож школы — был особенно доволен моим возвращением и в тот же вечер по-своему ознаменовал мой приезд.
Он отщепил от полена тонкую дощечку, придал ей форму продолговатой лопатки, проделал дырочки, через них протянул нитки и, приткнув это сооружение к губам, стал извлекать звуки. Ручка лопатки находилась против полураскрытых губ, он дергал нитку, регулировал ее губами, и получались какие-то звуки, очевидно составляющие гиляцкую мелодию.
Как называется у туземцев такого рода музыкальный инструмент, узнать мне не удалось, но благодаря Офтю отныне знаю, что какой-то инструмент у гиляков все же существует.
Свою игру на дощечке с ниткой Офть прерывает песнопением. Только что он спел несколько японских песен, выученных им в те годы, когда японцы, захватив Сахалин, хозяйничали на нем. Я спросил его, не знает ли он гиляцкой песни. Офть в ответ на мою просьбу немедленно спел гиляцкую песенку, но перевести ее не мог. Песенка короче воробьиного носа, я записал ее, как мог, но ни одного слова ни общего содержания ее не знаю.
Вот моя запись:
Мелодия несложной этой песенки запомнилась мне так хорошо, что пройдут года, а я сумею спеть ее вероятно безошибочно.
На другой день после приезда занятия возобновились и пошли бесперебойно, так что через день всем показалось, будто перерыва не было. Азбуку знали хорошо, даже по складам гиляки начинали читать достаточно быстро и свободно.
Преподавать политграмоту, вернее читать популярные лекции о том, что представляет собою советский строй и каковы его задачи, теперь было значительно легче, чем в первые дни моего пребывания в Чирево.
Прошло с тех пор всего около двух месяцев, но работа над сырым материалом, каким были мои нынешние ученики, дала чудесные результаты. Они узнали много такого, о чем не имели недавно ни малейшего представления, узнали о жизни, существующей за пределами острова, где обитают они, где прожили свой век их отцы и деды, и у многих из этих ребят появилась затаенная, но вполне осуществимая мечта — поехать туда, где живет и учится теперь гиляк Чурка, на далекий, неведомый, необыкновенно интересный материк. Кроме того за полсотни дней они научились читать, писать и считать. Это немалое для гиляков достижение. Но сейчас над занятиями нависла угроза.
Зима приближается к концу. Дает себя знать апрель. Лед на реках начинает сдавать, ходить и ездить но нему становится с каждым днем опасней. Между тем значительное большинство моих учеников приходят из соседних с Чирево стойбищ — Плюво, Потово и других. Оттого, что лед стал сдавать, сегодня на вечерних занятиях учеников было немного. Мне сказали, что через несколько щей занятия станут по этой же причине невозможными и надолго.
При таком положении вещей мне придется много времени сидеть в Чирево сложа руки. И вот возникла мысль об отъезде. Скучно и незачем зря сидеть в стойбище, а тут еще каждый день уменьшает количество занимающихся, каждый день приносит вести о том, что лед становится ненадежным и вскоре начнется разлив Тыми.
Я решил уехать в Александровск.
Сегодня столковался с адатымовскими комсомольцами, чтоб продолжили начатое мной дело, занимались с чиревскими гиляками. Среди моих учеников есть удивительно способные люди. Один из них, например, за восемь дней занятий научился писать и не только усвоил азбуку, но еще научился читать по складам.
Весть о моем отъезде облетела все стойбище. Я ходил из юрты в юрту, прощался с туземцами и всюду встречал на редкость радушный прием. Некоторые пытались даже выражать нечто в роде сожаления по поводу моего отъезда, и все стремились получше меня угостить.
На низкие кругленькие столики, с которых обычно едят гиляки, мамки ставили все лучшие блюда, имевшиеся в юрте. Мучные лепешки, вареная и сырая рыба, вяленая юкола, нерпий жир, собачье мясо, чай и кое-где картошка предлагались мне в каждой семье, и приходилось поневоле, чтобы не нарушить законов гостеприимства, всюду чего-нибудь отведать и выпить, так что вскоре живот мой натянулся словно барабан.
В одной из юрт моего хорошего знакомого, гиляка Кимчика, никого не оказалось. Юрта пустовала, ветер разгуливал по ней. Соседи сообщили мне, что Кимчик вместе с семьей поселился в юрте своего знакомого, находящейся неподалеку. Позже выяснилась причина этого переселения.
Несколько времени тому назад Кимчик с семьей поехал на собаках в гости, куда-то далеко от Чирево, и пробыл в чужом стойбище несколько дней. Возвратившись назад, он переехал на жительство к одному из соседей, объявив, что у себя в юрте он поселиться не может. Причина, которую выдвинул Кимчик, подействовала на некоторых гиляков ошеломляюще. Он сказал:
— Моей юрте жить не могу. Моей юрте, однако, чорт живет.
Чертей гиляки боятся, и соседу, в жилище которого вторгся чорт, они всегда охотно дадут убежище.
Я хорошо знал, что Кимчик — хитрый гиляк, и сразу понял, для чего ему понадобился чорт. Вернувшись из гостей домой, ему просто не хотелось возвращаться в холодную юрту; ехать же в тайгу, рубить деревья и везти их в стойбище ему просто не хотелось. Кимчик очень ленив для этого, особенно после нескольких дней безделья, проведенных в гостях.
Другие гиляки, которым я высказал свое соображение по поводу кимчиковской хитрости, смеясь, подтвердили мое предположение.
Кстати насчет чорта.
У гиляков существует сказка, в которой он, чорт, является главным действующим лицом. Эту сказку рассказал мне один из пожилых моих учеников. Сказка несложная, передаю ее, как слышал и записал.
На берегу реки, в тайге, стоял летник[4]. В летнике на нарах сидели старик и старуха. У обоих было очень плохое зрение, — совсем слабо видели старики.
