секвойе, жестом велел садовнику умолкнуть и заорал:
– Чесноков, твою же мать!! Какого хрена ты делаешь?! Я обещал твоей теще, что возьму вас в поездку, если вы будете вести себя прилично. Она мне говорила, что я о вас плохо думаю! Она, блин, говорила, что вы приличные люди! Я ей поверил! Тебе не стыдно, старый хрен?! Тебе не стыдно позорить нас всех перед нормальными людьми? Я что матери должен потом рассказывать – как ты на секвойю лазил, альпинист хренов?!
Вася замер. Гнева всесильной тещи побаивался даже он. Женя подумал и заложил еще в два этажа – все равно садовник не понимает, а Люся, наверное, и не такое слышала.
– Ну это, Женюрик, ты чё, – неуверенно сказал Вася.
– Спускайся, мать твою! Или я сей же миг забираю Софи, мы уезжаем, я звоню матери и говорю, как весело мы все отдохнули.
Вася подумал-подумал и начал сползать обратно.
К тому времени, как он окончательно сполз, у секвойи толпилось уже побольше народу – сотрудники отеля и привлеченные скандалом соседи ждали с интересом, чем все закончится. Женька ждал без интереса. Он уже начал переговоры по поводу штрафа, озвучил Люсе примерную сумму и собирался уходить.
Софи, как оказалось, стояла неподалеку. Интересно, как долго она наблюдает и какие именно номера из циркового представления видела?
– Почему Базиль туда полез? – спросила француженка изумленно, когда Женька подошел к ней. – Ведь это запрещено!
– Ты помнишь, как сама рассказывала мне о русских в Шербуре?
– Ну… да.
– Разве на памятник Наполеону залезать разрешено?
– Запрещено, конечно.
– Вот и здесь так. Запрещено, но если человек очень хочет, то вроде бы и можно.
Женя обнял Софи за плечи и повел прочь. От розария тянулся шлейф одуряющего цветочного запаха.
– Я разговаривала по телефону, а потом услышала, как ты кричишь, – растерянно произнесла девушка. – Я думала, случилось что-то страшное.
– Все в порядке. Они заплатят штраф, и дело закроют. Главное, чтобы Базиль не вздумал снова лезть на это дерево.
– А он может?
– Я не знаю, – мрачно сказал Женя. – И думать об этом не хочу.
Она была рядом, теплая и восхитительно пахнущая, и сейчас он хотел только одного – запереться с ней в номере отеля и не выходить долго-долго.
– Анатоль звонил, – произнесла Софи после паузы – видимо, так и не поняла пристрастия загадочной русской души к запрещенным штучкам и решила это игнорировать. – Он скоро приедет. Мы хотим посидеть в гостиной. Оказывается, здесь есть бар прямо в старинных комнатах, представляешь? Гостиные, библиотека, даже часовня. Там хорошо провести вечер.
– Ты же в Коимбру хотела съездить, – напомнил Женька. – И этот Фонтан Слез – он где-то здесь?
Софи оглянулась туда, где толпились люди.
– Он там, дальше. Сходим к нему попозже.
– А Коимбра?
– Может быть, завтра.
– А я поеду, – сказал Женька и убрал руку с ее плеча. – У меня от журнала заказ – Коимбру снять. Что- то они хотят сочинять о местном университете.
– Дождь скоро пойдет, – Софи посмотрела на небо.
– Ну и черт с ним.
10
Коимбра – университетский город, первая столица Португалии, даже под моросящим дождичком все равно понравился Женьке. Он долго бродил по улицам, забрался высоко, к университету, и отснял довольно много кадров, которые и сам счел удачными – а это редко случалось. Обычно Ильясов бывал собою недоволен, и требовалось некоторое время, чтобы свыкнуться со съемкой, притерпеться к ней и увидеть, что все было не так уж плохо – а, по правде говоря, даже хорошо!
Улицы кружили голову. Сладко планировали на мостовую лепестки роз, сбитые дождем; розы цвели повсюду: курчавились на миниатюрных кустиках у подножия старых домов, устало свешивали длинные плети через заборы, крытые черепицей, – вот дом под черепичной крышей, и забор у него такой же, как иначе! Сытая рыжая кошка спала под стеной, беспечно вытянув лапы: и не боится ведь, что кто-то наступит! Веселые студенты расходились из университета, громко разговаривая, жестикулируя, сверкая зубами и глазами. Женя снимал их – смуглых девушек и юношей в скромной одежде, с пестрыми сумками и охапками бумаг, с живыми непривычными лицами. Он снимал и думал – какие они? Они любят и ненавидят точно так же, как он? Или все-таки по-другому? Люди другой страны – это почти инопланетяне, или все-таки обойдется?..
Не обойдется, наверное.
У них другие слова, они воспитаны в другой реальности, которая бесконечно далека от Женькиной, так далека, словно их разделяют не несколько часов полета, а звездная бездна. Эти люди не знают, что такое колбаса по два двадцать, они не хохотали над фильмом «Бриллиантовая рука», они не поймут, если сказать им: «Жениться надо на сироте!» – не поймут, сколько лирической правды и доброго смеха в этой фразе, даже если правильно ее перевести. Точно так же, как он не поймет их шутки, их цитаты, их специфические словечки. Можно ли с этим жить? Что по этому поводу говорят британские ученые?..
Когда Женя, вернувшись из Коимбры, промокший, умаявшийся и злой, ввалился к себе в номер, то обнаружил под дверью записку: «Мы в гостиной» – и обозлился еще больше.
Да что за жизнь такая поганая пошла? Он ничего не понимал и был далек от того, чтоб испытывать сложную гамму эмоций. Он не великий поэт Камоэнс, чтобы тонко переживать, и даже не безвестный художник Делорм, чтобы изящно чувствовать, он – Евгений Ильясов, фотокорреспондент российского журнала, и сейчас испытывает только усталость и злость, и ничего больше. Женя вообще не понимал, что творится. Поездка, которая должна была стать самой лучшей в году и сблизить его с Софи, превращалась… в солянку какую-то!
Пожалуй, и вправду нужно брать девушку в охапку, делать родственникам ручкой и уезжать, уезжать отсюда, от этого Фонтана Слез, от места убийства влюбленной Инес, чей призрак здесь-то не бродит, но безнаказанно шляется по всей Португалии под ручку с Доном Педру. Сейчас Ильясов ненавидел и этих давних покойников, и влюбленность Софи в их историю, и то, что история эта как бы важнее их собственной, еще толком не начавшейся.
Да и будет ли она – их история?.. Софи не сможет жить в России, это абсолютно точно. У нее работа, привязанная к местности, и полное отсутствие российского опыта, и желания особого нет. Ильясов свободен чуть более, но и у него журнал, мама, отец, который с матерью разведен, однако вполне себе хороший человек и часто возникает на горизонте, и беспокоится, и обещал с машиной помочь – кто-то из его министерских друзей вздумал продавать по дешевке… У Софи тоже какие-то родители, которых Женька никогда не видел и почти ничего о них не знал, и друзья, и привычки, и все это нужно менять…
Ради чего?
Ради непонятного счастья, о котором пишут в книжках? Ильясову не нужно было это непонятное, эфемерное, навеянное Эолом и Амуром, картинно целящимся в сердце из маленького лука. Ему требовалось простое и понятное, а с Софи это невозможно в любом случае, и простого решения не будет, если вообще найдется хоть какое-нибудь.
Но одно «но». Он хотел ее – Софи Ламарре, и не так, чтобы взять ее в рабство, связать по рукам и ногам и оставить без выбора, а так, чтобы она сама его выбрала.
