Но в данном случае все получилось с точностью до наоборот. Как в русской пословице, пошли за шерстью, а вернулись стриженными.
В книге Питера Мааса «Шпион-убийца» вся ответственность за случившееся возложена на Родни Карлсона. Мало того, что он содействовал Эймсу в зачислении в свою группу в Лэнгли, так он решил оказать приятелю еще одну услугу.
Питер Маас считает, что дело обстояло следующим образом.
Как-то за ланчем Родни Карлсон изложил Рику Эймсу «свежую идею».
Вспомнив, что находясь в Нью-Йорке, он работал с советским дипломатом из ООН по фамилии Дивильковский (Маас почему-то называет меня «Дивокульским»), Карлсон сказал примерно следующее: «Этот человек не из КГБ и не из ГРУ, но он разбирается в вопросах контроля над вооружениями. А почему бы тебе, Рик, не пообщаться с ним? Кто знает, какую информацию удастся выудить и что из этого всего получится? Это ведь не кабинетная, а оперативная работа, и начальство наверняка высоко оценит твою инициативу».
Вслед за чем Родни Карлсон и познакомил меня с Олдричем Эймсом.
После нескольких наших встреч я сообщил, что скоро возвращаюсь на родину и предложил ему в партнеры вместо себя другого специалиста по разоружению — Сергея Чувахина. А именно к следующей, так и не состоявшейся встрече со мной Рик, дескать, и решил выдать КГБ кое-какие секреты.
Такова версия, изложенная в книге Питера Мааса.
А как обстояло все на самом деле?
Разумеется, я не осведомлен о том, кто и какие задания давал Эймсу (и давал ли вообще) перед тем, как он «вышел на связь» со мной, придя вместе с Алексом на ланч в ресторан.
Знаю лишь, как он на самом деле вел себя во время наших встреч и о чем мы с ним беседовали.
Надо отметить, что в общем все беседы дипломатических сотрудников советского посольства с американцами проходили примерно по одному и тому же сценарию.
Каждый разъяснял и защищал позицию своего правительства по нескольким важным проблемам, которые являлись ключевыми в пропагандистских баталиях между Москвой и Вашингтоном.
К тому времени — в ноябре 1984 года Рональд Рейган был избран на второй срок и продолжал осуществлять свой курс на уничтожение «империи зла».
Нормальные контакты почти во всех областях взаимодействия двух стран были свернуты; женевские переговоры о контроле над вооружениями зашли в тупик.
Белый дом откровенно делал ставку на достижение военного превосходства, наращивая ракетно- ядерный потенциал и грозя Москве «звездными войнами».
В соответствии с линией, предписанной советской дипломатии еще при Юрии Андропове, нашим дипломатам надлежало демонстрировать ответную твердость СССР по принципиально важным для нас вопросам, прежде всего — относительно сохранения паритета в области ракетно-ядерной мощи.
В то же время мы настаивали на принципе недопустимости военного конфликта и стремились найти компромиссные решения по проблеме ограничения и сокращения ядерных вооружений двух «сверхдержав».
В беседах с «Уэллсом» я излагал нашу доктрину и полагал, что он, как человек, причастный к военно- политической элите, сможет донести эти принципы до сведения тех, кто задает тон в Белом доме.
Советское руководство не одобряло действия Соединенных Штатов, направленные на блокаду Кубы, и тайные операции в поддержку «контрас» (против Даниэля Ортеги) в Никарагуа.
Не могло, конечно, наше правительство согласиться и с политикой потакания мятежному движению «Солидарность» в Польше.
Одним из основных пунктов расхождений было также положение диссидентов в Советском Союзе.
Словом, в наших беседах с Уэллсом мы затрагивали самые болевые точки.
Обсуждали мы и вопросы преемственности власти.
После кончины наших лидеров в 1982-84 годах и избрания престарелого, совершенно недееспособного Константина Черненко, который умер в марте 1985 года, было ясно, что у нас в стране назревала смена поколений «в верхах».
И всех «советологов» в Вашингтоне занимал вопрос, кто придет на смену «геронтократам» в Кремле и как это отразится на внутренней и внешней политике Советского Союза.
Рику, конечно, было небезразлично мое мнение по этому поводу.
Разумеется, мы говорили не только о политике. Порой обсуждались и семейные, и личные дела.
Олдрич Эймс, надо отдать ему должное, всегда вел себя со мной в высшей степени корректно.
Прежде всего, он ни разу не попытался «завербовать» меня.
Он вполне покорно сносил мои атаки на администрацию Рональда Рейгана и даже не пытался возражать или оправдывать линию поведения высших американских эшелонов власти.
Он с пониманием и даже с благожелательностью выслушивал мои аргументы в пользу советской стороны.
Во всяком случае, я, понимая, что имею дело с разведчиком и должен быть начеку, где-то внутренне был спокоен. Я был уверен с самого начала, что общение с этим человеком не должно повредить нам, а, наоборот, может даже в чем-то помочь.
И оказался прав.
Десять лет спустя в беседах с Питом Эрли Олдрич Эймс назвал меня «своим другом».
«Уэллс» вполне откровенно обсуждал со мной деятельность спецслужб США. Никаких «секретов» он при этом не выдавал.
В частности, он объяснил мне, несведущему, чем занимаются ЦРУ и Национальное агентство безопасности США, как разграничены сферы их влияния.
Рик проявлял особый интерес к тематике разоружения.
Он охотно и подробно комментировал позиции двух правительств — Вашингтона и Москвы — по проблемам, которые рассматривались на прерванных женевских переговорах об ограничении и сокращении стратегических вооружений и об ограничении ядерных вооружений в Европе.
При этом он даже пытался направить разговор в более «профессиональное» русло.
Он, например, упомянул про какой-то тип вооружений, по которому СССР не представил американской стороне (как он утверждал) требуемых, согласно предыдущим договоренностям, сведений.
Мне подобные дискуссии оказались «не по плечу», в чем я и признался «Уэллсу»: я просто не владел в достаточной мере необходимой информацией, чтобы поддержать разговор в этом направлении.
Уже после второй или третьей нашей встречи с «Уэллсом» я решил, что должен передать эту «связь» в более профессиональные руки.
Американец подавал сигналы «доброй воли» или даже готовности к сотрудничеству. Контакты с человеком, который не скрывал, что занимает высокое положение в иерархии спецведомств, конечно, были бы очень полезны нашей контрразведке.
Следовало бы свести Рика и с нашим специалистом-«разоруженцем».
«Уэллс», как мне показалось, много размышлял о возможных выходах из тупика, в который зашел советско-американский диалог о контроле над ядерными вооружениями. Так, по крайней мере, я тогда расценил его интерес к этой тематике.
Но я, конечно, не мог оценить, насколько он компетентен и искренен, и не знал, нужен ли советской стороне такого рода помощник?
Было бы намного полезнее, на мой взгляд, чтобы с Уэллсом побеседовал специалист по проблемам ограничения и сокращения ядерных вооружений, хорошо владеющий материалом, досконально знающий советскую позицию по этим вопросам, знакомый с историей всех дискуссий по этой теме на советско- американских форумах.
К тому же приближалось время моего окончательного возвращения в Советский Союз, и мне следовало так или иначе «закруглять» свои служебные и дружеские контакты с американцами.
Я пришел к послу СССР в США Анатолию Добрынину (кажется, это было в январе 1985 года), и сообщил ему о своих соображениях по поводу «Ричарда Уэллса». О наших беседах с ним уже знали и в резидентуре разведки «под крышей» посольства.
Посол посоветовал мне «передать» Эймса советнику посольства по вопросам разоружения Сергею
