Махилов подошел к Бедучевичу и стал в грозную позицию бойца. Бедучевич съездил Махилову по физиономии. Махилов поморщился и отплатил подобною же любезностью, опустив на голову противника свой кулак, от чего тот присел наполовину своего роста. Но и Бедучевич вытерпел удар; он выпрямился и схватил Максима Созонтыча в свои объятия. Завязалась борьба. Пляски и песни прекратились. Все окружили бойцов и даже полупьяные следили каждое их движение с полным вниманием.
Боролись первые бойцы тогдашнего курса, и потому можно понять, какой интерес имела эта битва для ч…го семинариста, который в минуту веселого расположения любит потешиться своим кулаком на спине товарища или городского обывателя, для которого игра
Но вот Махилов понатужился, нажал Бедучевича под поясницу и в одно мгновение смял его под себя. Пользуясь положением противника, Махилов приподнял его за воротник и ударил спиной о половицу. Бедучевич сделал усилие, чтобы сшибить победителя кулаками, но Максим Созонтыч употребил маневр, который всегда играл важную роль в его битвах: он опустил свои тяжелые кулаки на плечи Бедучевича, отшиб их и таким образом лишил его возможности действовать руками.
– Живота или смерти? – спросил Махилов.
– Оставь меня!
– А четверть?
– Пусти, тебе говорят!
– Четверть: не то спину разломаю об пол.
– Пусти же, Махилов!
– Последнее слово: купишь ли четверть?
И Махилов опять было приподнял Бедучевича за воротник.
– Куплю! – проговорил сквозь зубы Бедучевич.
– Вот это другое дело.
Махилов выпустил из своих рук Бедучевича; Бедучевич молча, ни на кого не глядя от стыда, побрел в шинок за четвертью.
После битвы танцы и песни не возобновлялись. Собрались в кружки, и поднялись толки о силе и ловкости бойцов.
Мы послушаем, что говорит Чикадзе – грузинец, бог весть каким образом занесенный в ч…ю семинарию, и Зимченко – силач, как уже заметили мы, не из последних.
– Я всегда говорил Бедучевичу: не выходи с Махиловым один на один. «Эва, говорит, померяемся» – вот тебе и померялся!
– Ладно, и Махилов найдет свое, – отвечал Чикадзе.
– Да что? Я не откажусь; ты тоже; да Третинского пригласим, и Бедучевич…
– Так, только Третинский тоже порядочное животное.
Чикадзе был зол вообще на всех сильных, а кто был слабее, тому не было прохода от его пинков, которые раздавал он в шутку, но которые довольно плотно приходились в спину.
– Полно тебе! – отвечал на его выходку Зимченко.
– Да вот позови его.
– Кирюша, поди сюда!
– Что такое?
– Каково отделали Бедучевича?
– Не будет вперед подставлять ножку да бить бутыли.
– А помнишь, сам Махилов выпил у тебя полуштоф: ты ведь ему не ломал спины об пол.
– Эх, то другое дело, братики!
– Ну, я говорил, что он не за нас! – подхватил Чикадзе.
– А что, разве что хотят? – спросил с любопытство:.! Кирюша.
– Да, хотят Махилову пощупать ребра, – отвечал ему Зимченко.
– А, от этого я не прочь! Когда же это? Заговорщики стали обдумывать план и место расправы.
Но вот зазвенел колокольчик, влияние которого известно и ч…му семинаристу настолько, насколько оно известно петербургскому.
Заговорщики отправились в столовую подкрепить свои силы блаженною овсянкой и гречневой кашей.
II
Начались сборы и приготовления к рекреации. Семинаристы собрали около ста рублей, приготовили двухаршинную кулебяку, и дежурный с деньгами и кулебякой в сопровождении старших, отправился к ректору. Ректор принял деньги, которые обыкновенно сам назначал на разные забавы семинаристов, и, благословив пирог, сказал старшим: «Ну, с богом! гуляйте, только не забывайтесь: бесчинства чтобы не было!» Бородатые дети улыбнулись, отвесили в пол-спины поклон и вышли от ректора. В тот же день богословы ели рекреационную кулебяку в столовой, за завтраком, которого в другое время там не бывает.
