находниками. А меня — Черный Ворон Сантал!.. Может и мне руссы славу воспоют после того, как убьют: они очень любят мертвых правителей, но живых — никогда! Впрочем, и мертвых поносят иногда...
— Я про это ведаю.
— То-то, брат Рогволод; плохое время выбрал ты для измышления своего. Ныне Русь ако десница сжатая. И сейчас нам всем надобно на Степь обрушиться. Чем скорее вызволим Русь из беды, тем ближе будем к власти единоначальной... Ждать надобно, брат Рогволод. Власть чаше всего в тиши сменяется. Для этого звон мечей да кровь великая не надобны...
— А я в Киев-град своих людей загодя спослал, чтоб подмогнули хакану, — ухмыльнулся Рогволод.
— Зря! Проведает Святослав — не сносить тебе головы! Даже яз помочь не смогу. Больно уж скор на руку волчонок.
— Что ж, сделанного не воротишь. Буду начеку...
— Сражаться тебе, брат, со степняками надобно так, чтоб любая хула отпала от тебя. Святослав- князь отвагу любит и простить за это может все.
— Спасибо за добрый совет. Трусом я никогда не был. — Рогволод тяжело вздохнул и закончил: — Буду рубить головы козарские да печенежские, раз так дело повернулось. А по мне бы...
Глава третья
Летят стрелы Перуновы
Добрыня встретил Свенельда и Рогволода с почетом, как и подобает встречать старших. Древлянскому князю Дубору лишь холодно кивнул. Тот не обиделся — понимал что к чему.
Говорили долго. Добрыня рассказал о событиях под Киевом, изложил предварительный план Святослава по разгрому врага.
Свенельд мысленно согласился с этим планом, но одобрил в нем не все: он считал, что кочевников ни в коем случае нельзя было пускать на Воиново поле перед Вышнеградом и Звенигородом.
— Тверди надобно защищать до последней крайности. Пока стоит Звенигород и держатся окружные крепости Лядовка, Детинка, Замково и Замятна-на-Подоле, ворогу Киев-града не взять! — твердо заявил Свенельд.
Опытный полководец, он считал, что хазарские и печенежские тумены можно окружить и уничтожить у подножия Киевских гор за рекой Лыбедью. Свенельд был прямолинеен, что свойственно было варягам, и привык поражать врага в лоб. Правда, такое решение часто стоило большой крови. Но не своей же!
Каган-беки Урак, будучи не менее опытным полководцем, ждал от противника именно таких действий, а следовательно, был готов к ним. К тому же под рукой Урака были куда большие силы, чем у Святослава, а он-то знал, как лучше всего ими распорядиться...
Добрыне не понравилось возражение Свенельда и его заносчивость.
— Святослав-князь ближе нас к ворогу, значит, ему и ведомо больше нашего! — горячо возразил он варягу. — Нам надобно все сотворить по слову и измышлению его. К тому ж великий князь наказывал, штоб ты, воевода Свенельд, выполнил без слова волю его!
Свенельд нахмурился, шрам на его лице стал багровым. В горнице повисла тишина. Было слышно, как гудел шмель, ударяясь в слюдяное оконце. Казалось, что гнев грозного воеводы через мгновение выплеснется наружу. Но Свенельд сдержался. «Вот она, та сила, что стоит на моем пути, — подумал он зло. — Голь перекатная! Три лета тому кологривом[102] при князе был, а ныне тысяцкий — чадь нарочитая... с посконным рылом! Надобно потом приструнить его — больно уж смел стал...»
Словно угадав мысли варяга, Добрыня чуть заметно улыбнулся. «Злобствуй, да молча! А поносить русичей вслух мы тебе не дозволим. И Святослава тронь-ка, попытай — он тебе вмиг голову сымет!»
Свои соображения для передачи их Святославу Свенельд изложил на листочке распаренной бересты, и вскоре голубь унес его в Киев.
— Споро обойти ворога можно только конной дружиной, — сказал Свенельд спокойно, — а в седлах у меня всего четыре тысячи воев. Где взять коней хотя бы еще для шести тысяч ратников?
— Святослав-князь прислал из своих табунов две тысячи коней, да мы тут насобирали еще тысячу. Бери всех, воевода, — предложил Добрыня.
— Это хорошо, — оживился варяг. — Но еще столько бы...
Ни вдруг раздались громовые голоса бил, завопили рожки, зашумел боевой стан. Воеводы встали. В дверь протиснулся пожилой ратник.
— Беда! — хмуро прогудел он. — Печенеги близко. Передовая сторожа баит, орда-де в три-пять тысяч степняков скачет прямиком на нас.
— Дружины в строй! — распорядился Добрыня.
— Какой тропой бежит печенег? — спокойно спросил Свенельд.
— Сказывают, в полуверсте от берега Непры-реки.
— Добро...
Свенельд подозвал тысяцкого Велемудра и что-то вполголоса сказал ему. Тысяцкий быстро вышел.
Добрыня продолжал отдавать краткие распоряжения. Входили и выходили люди. Свенельд с любопытством наблюдал за молодым воеводой и пока ни во что не вмешивался. Застенчивость с витязя как рукой сняло — сейчас он был полководцем, твердым, решительным, может быть, несколько горячим.
— Впереймы яз спослал пять десятков лодий с гридями. По знаку моему — ударят они в спину ворогу. — Свенельд положил руку на плечо Добрыни. — Да не горячись так! Выйдем в поле, глянем сами, что к чему.
Рать сторонников еще только выстраивалась на опушке леса длинной линией на десять рядов в глубину. Но впереди уже стояли щитоносцы. За ними — лучники. Третья и четвертая шеренги составлялись из копейщиков. Остальные шесть линий собирались из смердов, вооруженных топорами, сулицами, рогатинами, мечами и палицами.
Почти все сторонники имели щиты: у одних добротные, обтянутые кожей, обитые железными или медными полосами и бляхами; у других — просто сбитые из дубовых досок или сплетенные из ивовых прутьев.
В кольчугах, медных или железных панцирях были воины двух передних шеренг. Остальные одеты кто во что горазд: на одних — кожаные панцири, на других — стеганые тягиляи [103], на третьих — Доспехи из дуба, другие обмотали грудь и плечи просмоленной веревкой в несколько слоев. На головах многих ратников были надеты шлемы, выдолбленные из корневищ березы, осины, дуба или вяза.
Свенельд приказал Рогволоду и Дубору построить свои дружины позади киевлян — в запасную рать. Часть всадников прикрыла фланги дружин, другая ушла вперед, чуть вправо, схоронившись в засаде
Свенельд и Добрыня проскакали перед челом войска. Сторонники, как было им приказано, молчали.
— Где сторожа Луки? — Спросил Добрыня сотского Мину. — Он же прямо на пути ворога стоит, над Змеевой падью. Неужто порублена?
— Сопливый глуздырь, што он понимает! Попался, ако кура в ощип. Раненько ему богатырей водить, да еще в дозоры, — не преминул съязвить Мина, ревновавший к успехам будятинского гридя.
— Не мели попусту! Лука — гридень сторожкий, зря на рожон не попрет. Здесь што-то не то... Хотя бы один дозорный, а прибежал бы. Вся сторожа Луки на добрых конях.
— Окрутить могли. Заманить. Печенеги — вои зело ухваткие да хитрые, — не сдавался Мина.
На опушку леса вылетели дозорные с ближних сторожевых застав. Завидев ровную линию полков, на мгновение осаживали коней и скакали к воеводам.
— Ворог близко! — кричали они еще издали. — Печенеги!
— Идут с полуденной стороны. Часом здесь будут!
