— Прими, голубка. Пей на радость нам и князюшке нашему.
Малуша дважды глотнула медвяную настойку, глаза ее сразу прояснились.
— Где любый мой, Святослав-князь? — тревожным шепотом спросила она, а глаза испуганно и вопрошающе остановились на лицах людей, которых она хорошо знала и не узнавала сейчас.
— Жив, голубок наш. Жив и здоров, милая. Што ж ему, ясну соколу, поделается, — ласково пропела Рубаниха. — Вот, весточку тебе шлет. — Старуха поднесла к лицу молодой женщины серебряный перстень с великокняжеским знаком.
Лицо Малуши озарилось радостью.
— Дай! — Она хотела протянуть руку, но обессиленная тонкая кисть разжалась и упала на постель.
— Повремени, милая, — успокаивала ее Рубани-ха. — Слаба ты еще. Никуда он не денется, перстенек-та. Вот туточки яз его на веревочке подвешу, под глазки твои светлые. Гляди на него и радуйся.
— А где же князь? — спросила уже громче Малуша.
— Ан где-то неподалеку от Чернигов-града. Супостата бьет. Хакана козарского с Русской земли прогоняет.
— А Володимир где? — встревожилась молодая мать.
— И Володимир Красно Солнышко наше с батькой своим на лодии поплыл. Да не бойсь, милая. С победой придут скоренько батька с сыном.
Боль и тревога отразились на дивном лице Малуши.
— Как они там, жизнь моя? — чуть слышно прошептала она.
Рубаниха угадала:
— Не кручинься, милая. Яз им наговорное зелье от вражьего железа дала и по ожерелью из кабаньих клыков. Гадала на них — у Перуна-бога судьбу спрашивала. Велик полет их. Не в этой битве пасть князю. Долог и славен путь его. А Володимиру век и не мерян еще...
Прошло еще семь дней, смерть окончательно отступила от Малуши. Рубаниха раскрыла настежь все окна терема, и буйное лето глянуло в глаза отважной наезднице. Рана уже не горела так нестерпимо. Голубиной почтой Святослав дал знать о делах своих.
И вот внезапно приехала и была непривычно ласкова суровая и неприступная ранее мать великого князя Ольга. Она молилась чуждым крестом на Малушу и просила своего бога даровать ей долгую и счастливую жизнь...
Однажды, поутру, у крыльца терема раздались громкие голоса, ругань. Рубаниха высунулась в окно, погрозила пальцем:
— Цыть, жеребцы стоялые! Вот яз вас. Вам тут што — поле с печенегами? Нишкните, бесстыдники!
Гриди замолчали, но один не унимался:
— По воле великого князя!
— Яз те дам князя, негодник! Нишкни!
За спиной Рубанихи раздался слабый вскрик. Старуха оглянулась: раненая пыталась встать с подушек, а Демид удерживал ее. Знахарка быстро сообразила что к чему.
— Ну ладно, заходь! — велела она гонцу. — Да не топай сапожищами, будто мерин. На цыпках ступай.
Когда воин вошел, Рубаниха строго спросила:
— Ну чо у тя спешного такого, негодник рыжий?
Тот топтался на месте: со света не мог сразу разглядеть, кто есть где.
— Вон болярыня, — показала старуха. — Кланяйся, нечистый дух!
Воин поклонился, громыхнул густым басом:
— Так што... Вели...
— Цыть! Не грохочи так. Оглушил. Тише речь веди, аль не видишь?
— Так што, — сбавил тон посланник, — великий князь Святослав побил Хакана. Велел передать тебе, болярыня, поклон. — Гонец низко поклонился. — И-и...
— Сказывай уж все! — велела старуха.
— И... княжича Володимира со мной прислал. Да яз поостерегся сюда его взять, в терем...
— Ох-х, чадо мое! — силилась подняться Малуша.
— Веди уж, басурман! — приказала Рубаниха. — Байбак и есть байбак... Мог и скрыть до поры, — укорила она простодушного гонца.
Владимир с порога бросился к постели:
— Ма-а-аманя! Ми-иленькая! Кто тебя обидел?!
С тех пор Малуша не расставалась с сыном, и теперь они жили в одном из княжеских теремов в Киеве. Потеплела суровая Ольга к опальной ранее ключнице. И как-то сразу любовь жестокой бабки обрушилась на Владимира, которого до сей поры она не видела и знать не хотела. По велению княгини к Владимиру приставили болгарина-книжника, искусного в славянском письме и цифири.
Ольга все чаще брала с собой в церковь Малушу и Владимира. Молодая женщина стала пристальней всматриваться в обряды ранее чуждой для нее религии. Красота этих обрядов завораживала, вкрадчивые голоса священников проникали в глубь мозга, будоражили сердце. Сладкозвучное пение церковного хора увлажняло ресницы, звало куда-то далеко, и жизнь на грубой земле после этого казалась тусклой и никчемной...
Святослав смотрел на женскую блажь смешливо, но решительно воспротивился приобщению к новой религии Владимира, как, впрочем, и других своих сыновей. Князь в больших и малых делах поступал скоро и круто. Вскоре Владимир был отдан на воспитание суровому воину и ярому язычнику боярину Перемиру. А постоянный надзор над племянником держал брат Малуши, прославленный в боях воевода Добрыня.
Глава шестая
Святослав и Малуша
— Пошто, сокол мой ясный, опять дружину ополчаешь? Пошто к ниве смертной воев скликаешь? Аль в мире жизнь тебе не красна?
Князь нахмурился. Ни от кого не стерпел бы он этих слов. Ни от кого! Однако были два дорогих ему человека, которым разрешалось многое: это мать — великая княгиня Ольга, и лада любая — Малуша. Первая была властной, жестокой и коварной, но сына своего берегла и была ему верной помощницей. Вторая же безрассудна, смела до дерзости, красива до изумления и любима князем по-сказочному.
За любимой ладой и чадо любо! Владимир восхищал отца бойким нравом, находчивостью и недетским пытливым умом.. Недавно княжич прошел обряд посвящения в воины — подстягу. Великий князь Киевский опоясал сына мечом, подарил боевого коня и ратный доспех.
Два старших сына, Ярополк и Олег, не притягивали так суровое сердце отца, как робычич[62] Владимир. Может быть, потому, что Святослав не любил свою первую жену, угорскую княжну Предславу? А потому и не любил, что он, грозный воитель Севера, был натурой цельной, неделимой и на двоих его не хватало. В незримой, но яростной и упорной борьбе за него победила не царская дочь, а простая мужичка из города Любеча.
Предслава зло щурилась, шипела змеей:
— Рабыня не соперница мне...
Придворные усмехались втихомолку. Они-то знали и видели, к кому все чаще обращается взор их грозного властелина, когда он хоть на минуту отходит от ратных дел...
На вопросы Малуши Святослав нахмурился было, но засмеялся, обнял:
— Худой мир горше доброй ссоры! Не мы меч точим на чуждые головы. Аль забыла, как два лета тому козары с печенегами Киев-град обложили? И на тебе степняки добрую отметину оставили. — Он коснулся груди Малуши. — Не болит?
