— В эту нашу легенду, — мягко поправила Альдонса. — А вы, Санчо, вы в нее не верите?
Оруженосец замялся.
— Да как сказать…
— Скажите, Санчо, — Альдонса пошла напролом, — а вы вообще-то хотите ехать с сеньором Кихано в это… такое своеобразное… путешествие?
Санчо открыл рот — и закрыл его снова. Альдонса ждала. От ответа Пансы многое зависело, а она почему-то была уверена, что ответит он честно…
Раздался громкий стук двери, затем шаги. Альдонса услышала ЕГО голос раньше, чем на пороге комнаты выросла высоченная фигура.
— Альдонса! Он опять ее бьет. Опять бьет Панчиту. А ее собственная мать не пускает меня в дом! Семейные, мол, дела, сами решат… Сор из избы… Ладно. Когда я надену латы — пусть она только попробует вякнуть про семейные дела! Эта скотина, ее отчим, он…
— Алонсо, — тихо сказала Альдонса, и только тогда он заметил гостя.
— Друг мой Санчо…
Сегодня он произносил эти слова впервые в жизни. То есть нет — он повторял их часто, размышляя о будущем, лежа ночью без сна. Но теперь слова, обращенные к живому человеку, наконец-то наполнились смыслом.
Оруженосец опустился на колено:
— Пошли Бог вашей милости счастья в рыцарских делах и удачи в сражениях.
— Друг мой Санчо! — Алонсо поспешил поднять его. — Вы… вы готовы принять пост губернатора на подходящем для этого острове?
Так говорил отец. «Прежде всего ввернем о губернаторстве и посмотрим, как он ответит».
Санчо рассмеялся. Без сарказма, без желчи — радостно, отдавая должное веселой шутке.
У Алонсо немного отлегло от сердца.
Тот, что отправлялся с отцом, был тучен и корыстолюбив. Когда ему напомнили о губернаторстве, только кисло поморщился. Он постоянно требовал денег — какой-то платы, каких-то «суточных»; Алонсо не оставляла мысль о том, что именно из-за его предательства отец и погиб. Умер на обочине пустой дороги. Он захлебнулся в луже, избитый, не в силах подняться… Люди, которым он хотел помочь, бросили его валяться в грязи, а тот Панса ограничился телеграммой родным…
Усилием воли Алонсо отогнал черное воспоминание.
— А мы тут как раз говорили о счастье для всего человечества, — улыбнулась Альдонса.
Оруженосец крякнул:
— Да уж… О счастье хорошо поговорить перед ужином, пищеварению вроде бы способствует.
— Вы голодны, — спохватилась Альдонса. — Пойду распорядиться насчет ужина.
Алонсо мягко поймал ее за локоть:
— Надень, пожалуйста, тот кулон… мой любимый. Пусть будет праздник!
— Цепочка порвалась, — грустно улыбнулась Альдонса. — Я отнесла ее к ювелиру.
Алонсо пребывал в прекрасном расположении духа. Добрая примета — оруженосец прибыл вовремя, и звать его Санчо, как и того, первого.
Разумеется, не избежать визитов досужих соседей. Разумеется, они все припрутся сюда под разными предлогами, и первым явится, конечно, Карраско…
Фелиса подавала на стол. Наливая вино в бокал Алонсо, она наклонялась так низко, что касалась грудью его руки. Алонсо не было неприятно, наоборот — он улыбался. «Наверное, это потому, что я добрый сегодня, — думалось ему. — У меня хватит терпения на всех, в том числе на глупенькую Фелису…»
Он украдкой поглядывал на Альдонсу, но та, казалось, с увлечением слушала Санчо и не обращала внимания на вольности, нахально творимые под самым ее носом. Правда, и Фелиса умела выбрать момент — наполняла бокал Алонсо только тогда, когда Альдонса отворачивалась.
— Господин мой, — начал Санчо со смущенной улыбкой. — Вы позволите, я уже буду вас так называть? С тех пор как семейство Панса переехало под Барселону, об истории странствующих рыцарей приходилось судить со слов тех Панса, которые возвращались из похода. Признаться, мой дядюшка Андрес, который сопровождал в походе вашего батюшку, он понарассказывал всякой ерунды, но ведь его в наших местах каждая собака знает как, простите, брехуна. Мой отец не таков, иначе не назвал бы меня Санчо. Но вы все-таки скажите, сеньор Алонсо, преуспел ли ваш батюшка в походе? Защитил кого-нибудь? Спас?
Алонсо посмотрел Санчо в глаза. Парень был простодушен, как и положено, и спрашивал без тайного умысла, без подковырки.
— Мой отец Диего Кихано, — проговорил Алонсо медленно, — был образцом рыцарской доблести и подлинного милосердия. К сожалению, пространствовал он недолго. Отец вступился за работников, над которыми издевался хозяин, а хозяин пообещал работникам денег, если они изобьют отца. И они избили его, и он умер…
Алонсо замолчал. Посмотрел на Альдонсу; та сидела прямая, невозмутимая, и он проклял себя — зачем понадобилось говорить об этом как раз перед походом? После всех этих ночных сцен? И кто знает, что она скажет сегодня ночью… Или о чем промолчит, закусив зубами край подушки…
— Правда, говорят, лысая, а кривда чубатая, — кашлянул Санчо. — Бог им судья… Только вот я смотрю, такая куча, простите на слове, благородных господ здесь на портретах. Может, вы расскажете мне, оруженосцу, какую-нибудь историю с хорошим концом? Кто вдову защитил, кто за обездоленного заступился?
За столом царило молчание.
Альдонса невозмутимо пила воду. Маленькими аккуратными глоточками.
— Друг мой Санчо, вот история рода Кихано, — Алонсо обвел рукой портреты. — Все эти господа были наследниками Дон Кихота, и каждый из них, достигнув зрелых лет, надевал доспехи и отправлялся в странствия. О каждом из них слагались легенды…
Алонсо сделал паузу. Как бы для значительности, а на самом деле затем, чтобы из множества деяний своих славных предков выбрать самую что ни на есть убедительную «историю с хорошим концом»…
— Вот, друг мой Санчо, слева от лестницы вы видите портрет Алонсо Кихано Четвертого. Этот человек был требователен к себе и другим; некоторые называли его фанатиком. Однако неправда, что он призывал сжигать на кострах всех, кто не разделяет его убеждений. Это домыслы, каких много вокруг семейства Кихано. Алонсо Четвертый знаменит тем, что спас ребенка от чудовищной бешеной собаки!
Санчо странно улыбнулся — и почему-то взглянул на Фелису.
Задребезжал дверной колокольчик.
Альдонса пила, хоть ее уже мутило от этой воды; Диего Кихано, несчастливый отец Алонсо, смотрел на нее с портрета.
«Так надо, — молча говорил дон Диего. (Альдонса отлично помнила его — они с Алонсо уже были мужем и женой, когда однажды двадцать восьмого июля Диего Кихано ушел в свое странствие.) — Так надо, терпи. Будь достойным постаментом для статуи прекрасной Дульсинеи».
— Сеньор Карраско, — сообщила Фелиса.
Альдонса нахмурилась. Сказаться больной? Уйти к себе?
Это было бы слабостью, в Альдонсином роду не водилось трепетных барышень. А как ее свекровь, мать Алонсо, шла за гробом своего замученного мужа? Прямая, как гвадаррамское веретено, с невозмутимым, будто высеченным из мрамора лицом…
И той же ночью умерла от сердечного приступа.
— Добрый день, милейший Алонсо, — юнец Карраско уже стоял в дверях. — Добрый день, дорогая Альдонса. О-о-о, так это и есть наш оруженосец?
— Это не вполне ваш оруженосец, — отозвался Алонсо с недоброй улыбкой. — Это наш оруженосец, любезный Самсон. Присаживайтесь. Фелиса, еще один прибор. Санчо, это Самсон Карраско, друг семьи.
