ощетинившись иглами, кивал и улыбался с ужасающе осмысленным видом. Пейли заставил его обрести некоторое сходство с человеческой фигурой. Отчаяние захлестнуло историка с головой — отчаяние, никак не связанное со страхом, хотя вымышленный персонаж по имени Уильям Шекспир — этот актер, играющий роль — являл собой кошмарное зрелище. Ну почему же ему никак не удается установить контакт с кантовской «вещью в себе»? Но в том-то все и дело: «вещь в себе» меняется под влиянием наблюдателя, превращаясь в феномен, навязанный категориями пространства-времени-восприятия…
Набравшись храбрости, Пейли спросил:
— Какие пьесы вы написали на сей день?
Шекспир, казалось, удивился.
— А кто спрашивает?
Пейли продолжал:
— Тому, что я скажу, вы вряд ли поверите. Я прибыл из другого мира, где знают и чтят имя Шекспира. Я лично верю, что на свете был — или есть — актер по имени Уильям Шекспир. Но что этот Шекспир написал пьесы, которые ему приписывают — этому я не верю.
— Значит, — произнес Шекспир, слегка оплывая, превращаясь в собственный неуклюжий бюст, кое- как слепленный из сала, — мы с вами оба неверующие. Что до меня, я готов верить чему угодно. Вы — призрак из другого мира, так тому и быть. Но тогда вы должны были растаять с третьим криком петуха.
— Возможно, у меня времени меньше, чем у призрака. На авторство каких пьес вы претендуете? — Пейли перешел на английский язык своей эпохи. Хотя фигура перед ним расплывалась и мерцала, пробуя разные очертания, но глаза — проницательные, умные, современные — практически не менялись. Голос произнес:
— Претендую? «Гелиогабал», «Печальное царствование Гарольда Первого и Последнего», «Дьявол в Далвиче»… И другие — им несть числа.
— Ответьте, умоляю вас, — вконец встревожился Пейли. Верить или не верить? Что он сейчас услышал — правду или насмешливую ложь? И от кого исходит эта правда или насмешка — от этого человека либо от его собственного, Пейли, разума, жаждущего контроля над данными, над информацией, поставляемой органами чувств? Разума, ждущего хоть чего-нибудь осмысленного? Там, на столе, громоздится кипа бумаг. — Покажите мне, — воскликнул Пейли. — Покажите хоть что-нибудь, — умолял он.
— Предъявите мне свои рекомендательные письма, — возразил Шекспир. — Нет, — и он двинулся к Пейли, — я сам посмотрю.
Его глаза загорелись. В них прыгали странно-зловещие искорки.
— Красивый юноша, — проговорил Шекспир. — По мне, бывают и краше, но покувыркаться малость в летнее утро, пока день не разогрелся…
— Не замай, — выпалил Пейли, — не замай, — бормотал он, пятясь, и ему казалось, что архаизм этот отчего-то звучит фривольно. — Не трогайте меня!
Напирающая фигура превратилась в настоящий ходячий кошмар: шея раздулась, на ладонях рук, простертых к Пейли, засверкали зрачки. Слоновий хобот, выросший посреди лица, извивался, щупая воздух; две-три присоски, проклюнувшись на его кончике, вслепую потянулись к Пейли. Тот бросил суму, чтобы легче было защищаться. Вместо слов чудовище изрыгало хриплые выкрики, покряхтывало и повизгивало. Притиснутый к углу стола Пейли бросил взгляд на измаранный черновик (как там о Шекспире говорили: «В жизни не вымарал ни одной строки»):
И хотя тело судорожно пыталось увернуться от этих огромных рук (с десятью пальцами каждая), ученый в Пейли подал голос:
— «Ричард Второй»! Вы пишете «Ричарда Второго»?
Пейли — этот Клод Бернар от литературы — понял, что должен любой ценой передать Свенсону весть, что в 1595 году Шекспир работал над «Ричардом Вторым». Бросившись на пол, Пейли схватил суму и, нащупав передатчик, начал набирать радиограмму. Эта внезапная капитуляция, казалось, изумила Шекспира; его руки-вилы стали растерянно ворошить воздух. А Пейли, ослепший от пота, тяжело пыхтя, сообщал: «УШ авт Р2».
Тут распахнулась дверь.
— Слыхал, шумите, — то был давешний бесформенный урод с глазами на голой груди. Его уродство усугубилось; облик менялся беспрестанно, но как бы рывками, словно его чеканили безмолвные и невидимые молотки. — Он пришел на тебя напасть?
— Не из-за денег, Томкин. У него своего золота вдосталь. Гляди, — оказалось, из сумы, второпях брошенной Пейли, на пол просыпались монеты. А Пейли и не заметил; эх, надо было переложить деньги…
— Вот это да!.. — монстр по имени Томкин с жадностью уставился на пол. — А те, другие-то, золота с собой не приносили…
— Забирай и его, и золото, — небрежно распорядился Шекспир. — И с ним, и с деньгами делай, что пожелаешь.
Томкин слизняком пополз к Дейли. Тот завопил, слабо пытаясь отбиваться сумой — но клешня Томкина легко выхватила ее у Пейли.
— Там внутри есть еще, — пробурчал Томкин, сглатывая слюни.
— А разве я не говорил, что служить мне — дело прибыльное? — спросил Шекспир.
— И бумаги.
— Бумаги? Ага, — Шекспир взял у Томкина пачку листов. — Отведи его к королевскому маршалу. Скажи, чужеземца поймали в городе. Мелет глупости, как тот алеман, что в прошлый раз приходил. Безумные речи ведет. Маршал разберется, что с ним делать.
— Но я джентльмен, — вскричал Пейли, сдавленный тяжелыми руками-лопатами. — Из Нориджа! Я драматург, как и вы! Поглядите, у вас в руках пьесы, которые я написал.
— Сперва призрак, теперь из Нориджа, — улыбнулся Шекспир, вновь воспарив в воздух, как собственный портрет. Двумерный портрет с объемной рукописью в руках. — Экий ты, брат, право. Или есть другие миры, похожие на наш, из которых люди переносятся в наш мир силой колдовства? Такие истории я уже слышал. Один германец…
— Это правда, я вам не лгу! — уцепился Пейли за последнюю ниточку надежды, одновременно цепляясь ногтями за дверь спальни, в то время как Томкин тянул его за собой. — Вы умнейший человек своей эпохи! Вы способны это вообразить!
— И поэтов, которые еще не рождены; этого, как там его, Бляйрона, и лорда Тенниссуя, и пропойцу- валлийца? С тобой разберутся, как и с тем, другим.
— Но это правда!
— Проваливай своей дорогой, — заворчал Томкин. — Твой дом — Бедлам.
И поволок Пейли — бьющегося с пеной у рта, воющего Пейли — за дверь.
— Вы ненастоящие, все вы! — вопил Пейли. — Это вы тут призраки! А я настоящий, это недоразумение, отпустите меня, выслушайте, я все объясню!
— Ишь как запел, — пробурчал Томкин и вытащил Пейли в коридор.
— Дверь закрой, — приказал Шекспир. Томкин прихлопнул ее ногой. Вопли и топот ног удалились по коридору. Скоро вновь воцарилась тишина, давая возможность присесть и почитать.
А пьесы отменные, рассудил Шекспир. Загадочно, что одна из них, по всей видимости, повествует о еврее-ростовщике. Очевидно, парень из Нориджа читал Марло и обратил внимание на драматический потенциал, заложенный в Лопесе и злодеях подобного типа. Он, Шекспир, и сам лениво раздумывал, не
