Э.Г.: Попытаюсь уйти от соблазна перевести разговор на конкретные книги, хотя именно в «Трудно быть богом» в одном абзаце было предсказано, что случится с нашей страной, а в «Обитаемом острове» показано, что станет тому причиной. Но подобные упражнения в экзегетике могут быть двояко преподнесены любителями толкований. Скажу только, что вы, мне кажется, сформулировали принцип литературной неопределенности (коряво звучит, но вполне коррелирует с принципом Гейзенберга), который выводит обратную пропорциональность силы воздействия художественного произведения к предсказуемости его воздействия на определенную аудиторию… Впрочем, этак мы и до «квантового литературоведения» договоримся!.. Возвращаясь к нашей фантастике, все же отмечу, что точка зрения авторитета (привет от иезуитов?) имеет немалое значение для активных читателей и авторов. Особенно, когда дело касается всяких призов и премий. К моему удивлению даже люди весьма просвещенные и наделенные изрядным чувством юмора воспринимают порой все это слишком серьезно, а порой и болезненно. Так, например, последнее вручение одной весьма престижной литературной награды вызвало активное непонимание почтенной публики. Означенной публике весьма хотелось узнать о критериях оценки. Вы, конечно, догадываетесь, о чем идет речь?
Б.Н.: Невероятно трудно объяснить, почему тебе понравилась та или иная книга. То ли дело долбать, изничтожать и разносить. Ну, скажем так: книга Пелевина (при всех ее недостатках) показалась мне наиболее интересной, значительной, яркой, необычной и впечатляющей, нежели любая другая из предложенного списка. Если угодно: она лучше других мне запомнилась, хотя прочитал я ее первой. Повторяю: при всех ее недостатках, которых немало и которые легко формулируются — в отличие от достоинств, которые скорее ощущаются, чем поддаются логическому анализу.
Э.Г.: Логический анализ — удел критиков, поверяющих гармонией алгебру. Но это частности… Что же касается общих проблем, не могу не затронуть одной темы, которая в последнее время звучит в ряде публикаций. Ее смысл заключается в том, что фантастическая литература — это своего рода атрибут некоего имперского вектора. То есть в странах, когда-либо бывших империями (Великобритания, Германия, Франция, Япония, СССР) успел появиться мощный пласт фантастики, а ныне доминирует фантастика единственной (правда, латентной) империи — США. Имперская идеология до поры до времени успешно оперирует некими архетипами, вытесняя рациональное мифологическим. С другой стороны, стремление к выходу из повседневности, обращение к лучшим свойствам человека создали мир Полудня. Мне приходилось не раз слышать утверждение весьма уважаемых исследователей фантастики о том, что этот мир — идеальная Империя в ее правильном развитии. На первый взгляд, трудно представить себе Румату, Горбовского или Сикорски в облике имперцев. Но если трактовать имперскую идею не в традиционном публицистично-обличительном ключе, а как некое стремление к идеальному обществу, то, может, такие сравнения не покажутся крамольными?
Б.Н.: По-моему, это уже пошло «превращение слов». За десяток последних лет на наших глазах сначала слово «коммунист» «превратилось» — сделалось бранным, потом то же самое произошло со словом «демократ». «Советская власть» преобразовалась в «совок»; «патриоты» прочно ассоциируются с фашистами; слово «мочить» перешло в официальный лексикон, а невинное «из-за угла пыльным мешком трахнутый» звучит теперь попросту непристойно. Только излюбленное начальством словечко «чекист» по-прежнему звенит и сверкает, словно старательно начищенный медный таз, неподвластное никаким переменам (интересно, как бы отнеслись сотрудники нынешней немецкой БНД, если бы кто-нибудь с дружеской почтительностью захотел бы величать их «гестаповцами»).
Теперь вот принялись за «империю». Простите, но для меня империя всегда была и остается «монархическим государством с императором во главе». Слышал я и о том, что «империей называются также государства, имеющие колониальные владения…» Конечно, можно объявить «идеальной империей» государство, «не обладающее колониальными владениями и не возглавляемое императором», но стоит ли огород городить? Может быть, проще назвать такое государство, скажем, республикой? Республикой Утопия? Тоже ведь недурно звучит, и тоже вполне бессодержательно. Мы с АНС называли Мир Полудня Справедливым обществом, потому что (вы не поверите) коммунистическим обществом нам его называть не рекомендовали наши редакторы. Прошла, говорят, во второй половине 70-х негласная и невнятная директива: не стоит-де упоминать коммунизм всуе, попридержите-ка язык, товарищи бумагомараки, скромнее надобно быть, скромнее… Впрочем, такое положение дел нас вполне устраивало. Справедливое общество — скромно, достойно и даже вроде бы содержательно. А Империя — нет, это уж вовсе от лукавого.
Э.Г.: Вы совершенно правы, аберрация терминов в наши времена достигла высот (или низин) преизрядных. Но все же в ряде произведений последних лет явственно прослеживается стремление к некоему Государству, в котором закон един для всех, в котором равны представители любых этносов и конфессий, в котором свобода одного гражданина заканчивается там, где начинается свобода другого, существуют все условия для развития и преуспевания личности, и, возможно, самое главное — наличествует устремленность к высокой цели, своего рода культурная, научная, экономическая (но не территориальная) экспансия. А что касается монархии… Добрый десяток современных монархий (во многом — символических) не обременяют самые развитые страны Европы и Азии. Термин же «империя», возможно, греет сердца людей, не до конца избывших романтическую героику. В фэнтезийной литературе это принимает откровенно мистико-средневековый характер, упование на сильного, доброго и мудрого государя, который придет и решит все проблемы. Казалось, фэнтезийной литературой должны были бы увлечься люди преклонных лет, уставшие от бытовых хлопот и бескормицы. Ан, нет! Молодые активно читают истории о могучих героях, одолевающих злых колдунов, а в награду получающих трон. Что это — аналог волшебной сказки в современной интерпретации, или какие-то неявные импульсы коллективного бессознательного, предвестник удивительных социальных сдвигов наступающего века?
Б.Н.: Сильно подозреваю, что не предвестник это никакой, а наоборот, некий итог. Результат. Одно из многочисленных последствий. Стресс: реакция на годы и годы засилья суконной идеологии, ощущения затхлости жизни и полной бесперспективности, полного отсутствия просто — без затей и без идей — развлекательной литературы. Мы слишком долго обходились без развлечений, мы изголодались и теперь радостно объедаемся сказками и незамысловатыми приключениями восхитительно простых и понятных героев. Разумеется, сложности нашей сегодняшней реальной жизни, ее непредсказуемость, общая неуверенность многомиллионных масс в завтрашнем дне — все это тоже вносит свой вклад в копилку овладевшего нами эскапизма. А что такое массовое увлечение фэнтези, «кониной», виртуальными мирами, как не проявление самого обыкновенного эскапизма в острой форме?
Десяток лет назад я писал и говорил, что жду от современной фантастики рывка в новое измерение. Вот и дождался… Новым измерением оказалась фэнтези. Увы, ничего не поделаешь: чего хочет читающая публика, того хочет Бог. А читающая публика, в массе своей, явно хочет уйти в другие миры — без наших проблем, а еще лучше — вообще без всяких проблем, чтобы было увлекательно и ни о чем не надо было думать.
Э.Г.: Позволю себе не согласиться. Разумеется, я отвергаю тезис о том, что публика тупа и прожорлива, но и гласом Божьим ее назвать не могу. Читатель — предмет штучный. Все великие (увы, и подлые тоже) мира сего были читателями. Мы никогда не узнаем, какой именно текст стал тем самым Минимально Необходимым Воздействием по Азимову, которое перевернуло в очередной раз мироздание или обрушило Вечность. Тем не менее мы полагаем аксиомой то, что уровень воздействия текста на человека отличен от нуля. Все остальное — выводится… Что же касается рывка фантастики в новое измерение, то, вырвавшись, не перестанет ли она быть фантастикой? Мы уже видим, как в общем-то неплохие писатели «вырываются» из фантастики в мейнстрим и что в итоге выходит. Довольно забавное зрелище…
Впрочем, это уже иные резоны. Для нас же проблема, по моему скромному разумению, заключается в другом. Мы уже знаем, кто виноват. Вопрос — что делать? По-прежнему рассчитывать на интеллектуального читателя, который поймет с полуслова, полунамека, или разжевывать и втолковывать, аки дитяти неразумному? По-прежнему ставить вопросы, дабы читатель голову ломал, или уже пора давать ответы, пусть даже ложные? Искать новые пути — или честно осваивать достижения литературного ремесла, накопленные мировой фантастикой за последние полвека? Ведь что-то делать все равно придется…
Б.Н.: На мой взгляд, ответ очевиден и однозначен. Разумеется, ставить вопросы; безусловно, искать новые пути и осваивать (творчески) предыдущие достижения великих; вне всякого
