«Вот оно что! — подумал Ястреб. — Ну, здравствуй, коллега!»
— Тогда тем более ты должен знать, — сказал он, — с одним человеком всегда что-нибудь может произойти…
— Посвященный — защищенный, так говорят у нас. Говорили…)тот человек — отшельник даже среди нас. Он давал обет молчания. Никогда не встречался ни с одним мирянином. И его келья проверялась ежедневно — ежедневно, понимаешь? Я сам проводил эту проверку, причем аппаратура была новейшая. А перед тем, как получить благословение на знание, он проходил через заочную проверку — до седьмого поколения.
— И все-таки что-то произошло?
— Увы. Мы лишь предполагаем, а Господь располагает. Все очень просто. Посвященный просто вышел на ежедневную прогулку, после которой, как всегда, уединился в нашей церкви и молился. Но оттуда не вернулся в свою келью, а поднялся на звонницу. Никто не мешал ему: наверху никого не было. Со звонницы он, ни на миг не задерживаясь, просто бросился вниз. Пятьдесят метров — и гранитные плиты внизу. Без причин. Без какого-либо мотива. Еще накануне он был совершенно здоров и в своем уме. Почему он покончил с собой — до сих пор никто из нас не понимает. Мгновенное помрачение ума? Именно с этой звонницы бросился вниз Курант — может быть, и это сыграло роль…
— В результате вы остались без формул?
— Да. И, как я уже сказал, мы испытываем облегчение.
— Вы — может быть, — пробормотал Ястреб. — Только не мир. Скажи, отец Исиэль, а эта ваша новостройка — к ней он не имел никакого отношения?
— Совершенно никакого. Я ведь сказал уже: он не соприкасался с миром. Если не считать участием его присутствие на встрече с человеком, ссудившим Обитель средствами на строительство.
Ястреб насторожился.
— Это был Смоляр, не так ли?
— Его благотворительность воистину не знает пределов.
— На каких условиях он кредитовал вас?
— Он не выдвигал никаких условий.
— Смоляр сталкивался с Посвященным лицом к лицу?
— М-м… Возможно, когда расходились, на миг возникла легкая сутолока. Но только на миг, гарантирую.
— Ты после этого бывал в келье?..
— Посвященного? Не раз. Ежедневно.
— После этой встречи там не возникло ничего нового?
— Разумеется, нет. Хотя, как ты понимаешь, я ведь не обыскивал келью. Пользовался лишь аппаратурой для обнаружения чужих систем.
— А каким было финансовое положение Обители до получения ссуды от Смоляра?
— Скажем так: не блестящим. Здесь, — он повел рукой, — как ты мог заметить, давно уже требуется серьезный ремонт. И мы просили, собственно, только на ремонт. Но он предложил намного больше: мы смогли начать строительство нового корпуса, а перебравшись туда, реставрировать древние стены. Очень широкий жест, верно?
— Конечно. Ну что же, тема, кажется, исчерпана… Но кстати: а условия применения триады — время и место — они тоже передавались из уст в уста?
— Нет, это невозможно, слишком много специальных составляющих — и стояние небесных тел, и положение самого оператора, и точный миг галактического времени, — вряд ли все это можно запомнить, а ошибка перечеркивает все прочее. Эти данные действительно существуют в записях.
— И я могу получить к ним доступ?
— Ну, поскольку вас послали люди весьма авторитетные… Только к чему вам условия применения, если применять нечего? И зачем вам нужно и то, и другое? Надеюсь, вы не собирались уничтожить какое- нибудь небесное тело? Вроде бы ни одному из миров Галаксии ничто не угрожает — а ведь формулы эти существовали только для того, чтобы снова спасти мир, если ему будет угрожать столкновение с другим небесным телом. Но сейчас — а мы тут внимательно следим за космической обстановкой — ничто нам не грозит…
— Ты так полагаешь? — ушел от ответа Ястреб. — Знаешь, что я сделал бы на твоем месте? Внимательно осмотрел бы келью покойного. А если там ничего не окажется — тот мусор, который вынесли.
— Ты подозреваешь Посвященного? Напрасно. Он был истинным сыном нашей Обители…
— В том-то и дело… Но сейчас я хотел бы поскорее увидеть то, о чем мы говорили: условия применения.
— Что ж, идем. Но ты понимаешь: ни листка с собой. Этим рукописям пять тысяч лет…
— Достаточно будет сфотографировать их.
— Что ты! Никаких вспышек!..
— Никаких вспышек не будет.
Когда они вернулись из подземного лабиринта, в котором хранилось архивное богатство Обители, отец Исиэль, облегченно вздохнув, отворил одну из книжных полок, оказавшуюся фальшивой, достал внушительную бутылку и два стаканчика:
— Не откажешься?
Ястреб не отказался. Отсалютовав друг другу, выпили.
— Вы, наверное, давно ушли из Службы? — спросил Ястреб.
Глаза под капюшоном усмехнулись:
— Разве из Службы уходят?
Ястреб улыбнулся в ответ. Вслух же сказал:
— Отец Исиэль, могу я тут у тебя на несколько минут расслабиться?
Была половина четвертого утра, и раут, интересовавший его, сейчас должен был находиться в самом разгаре.
— Ну конечно же, сын мой. — Он понимающе кивнул. — Я тебе помешаю? Могу выйти.
— Вовсе нет.
— Тогда займусь делами. Я не стану шуметь.
Он уселся за стол и занялся какими-то бумагами.
Ястреб закрыл глаза, чтобы через несколько секунд посмотреть на мир глазами Смоляра.
Первым, кого он увидел, был Президент Стойк.
По-прежнему Ястреб ни слова не слышал, прочесть же по губам ничего не удавалось: на уровне рта Президент удерживал высокий, почти полный коричневатой жидкости стакан. Зато глаза над стаканом были видны прекрасно; сейчас они смотрели прямо в глаза Ястребу-Смоляру. Во взгляде этом можно было прочесть куда больше, чем удалось бы понять из слов. Это был очень интересный взгляд.
Друг напротив друга, лицом к лицу, стояли два заклятых врага, два соперника, конкурента, наверняка ничего в жизни не желавшие сильнее, чем скорой и бесповоротной кончины собеседника. Это не должно, разумеется, выражаться в словах, которыми они сейчас обменивались. Но как бы ни старались смертельные враги, глаза вынуждены — пусть только мгновениями говорить правду; ненависть должна вспыхивать в них, как молния в ночном мраке. Однако ни ненависти, ни страх&, ни торжества в глазах Президента не было. Взгляд выражал спокойную, равнодушную доброжелательность — пожалуй, со слабым, едва уловимым оттенком иронии.
Это было против правил!
Тогда Ястреб сделал то, на что в других обстоятельствах не решился бы. Он подстроился к полям Стойка, чтобы увидеть то, что сейчас видел сам Президент.
То есть глаза Смоляра.
Он обнаружил ту же самую понимающую доброжелательность, с тем же оттенком иронии.
Друг на друга смотрели два человека, понимающие нечто, чего не ведают другие и что касается прежде всего их обоих. Взгляд каждого выражал: «Я знаю, что ты знаешь это, и знаешь, что я знаю то же,
