Я осмотрелся в поисках какого-нибудь ориентира, чтобы вы яснить, где же, черт возьми, я нахожусь. Зарубки на некоторых деревьях напомнили мне о месте, где три месяца назад я подобрал маленького лосенка за один или два акра от сгоревшего леса. Пожарище было направо от меня, на расстоянии одной или двух миль. Точное представление о своем местонахождении вызвало у меня неприятную мысль. Я подумал, что, если койот будет бежать в том же направлении еще минут пятнадцать, он доберется до озера Мелдрам.
Я знал, что озеро подтаяло под затвердевшим снегом. И пока вода снова не промерзнет до глубинного льда, я не рискнул бы пустить Мистера Бинкса на озеро, тогда как койот мог удержаться на промерзшем снегу. Добежав до озера, он перебрался бы на противоположный берег и скрылся в лесу задолго до того, как мой конь обошел бы озеро и снова напал на его след. Я низко пригнулся в седле и дал волю Мистеру Бинксу. Теперь уже не было смысла идти по следу койота. Вместо этого нужно было опередить зверя у озера, преградить ему дорогу и загнать его назад на холм.
Копыта каштанового мерина уже бороздили снег вблизи озе ра. Я повернул коня и поехал вдоль озера. Я проехал по берегу почти милю, не обнаружив следов койота. Тогда я повернул Мистера Бинкса назад и пустил его рысью по направлению к холму. Отрезанный от озера, койот теперь напрягал все свои силы, чтобы вернуться на утоптанный кроликами снег, туда, где густые заросли могли задержать погоню.
Возвращаясь на холм, я думал о нашей хижине, о Лилиан, о Визи. Мальчик, конечно, не представлял себе, как рискованна была охота в лесистом склоне к западу от озера Мелдрам. Он хорошо понял это несколько лет спустя, когда сам принял уча стие в такой охоте. Зато Лилиан прекрасно знала о грозившей мне опасности, хотя ей самой не приходилось охотиться за койотами. Несясь галопом по заснеженному бурелому, любая лошадь могла споткнуться и полететь вверх копытами, подмяв под себя седока. Всегда можно было сломать ногу, протискиваясь на коне сквозь густую сосновую чащу. Можно было поранить глаз веткой. Какой-нибудь сук мог выбить седока из седла. Все это знала и всего этого боялась Лилиан. Но она знала также, что в это время года капканы бесполезны и что охота для меня была единственным способом получить койотовый мех.
Когда я снова попал на след, то увидел, что койот чуть не обогнал меня на пути к озеру и что он повернул назад к холму только тогда, когда понял, что я его опередил. Теперь его прыжки стали заметно короче, и он старался идти по бурелому или под ним, пользуясь любой возможностью избежать рыхлого снега и этим облегчить бег. Наконец-таки он начал уставать.
Опытный койот, спасая свою шкуру, подчас обнаруживает подлинный ум. Если ему не удается сбить охотника со своего следа, он иногда ложится на снег, чтобы передохнуть и собрать силы. Однажды, пытаясь выгнать почти совершенно обессиленно го койота из сосняка, где он хотел скрыться, я увидел, что он лежит на плоском камне всего в нескольких ярдах от меня, наблюдая за каждым моим движением. И не успел я нацелить на него винтовку, как он исчез с камня и скрылся в ельнике.
На этот раз я был почти уверен, что мой койот, наконец, не выдержит напряжения и начнет сдавать. Теперь все дело было в выдержке. Нужно было предельно точно рассчитать, когда и где понадобится весь последний запас сил коня, чтобы пустить его на койота.
Лес впереди становился все гуще. На склоне и в лощинах поднимались неизбежные заросли молодняка. Мы возвращались в кроличьи места. Прыжки койота стали короче. Их уже можно было измерить дюймами. Следы зверя стали совсем свежими. Это означало, что койот был от нас на расстоянии полета брошен ного камня. По движению мышц коня между моими коленями я мог судить, сколько сил осталось у моего каштанового мерина. Мне было ясно, что он может продержаться еще с полмили.
«Мистер Бинкс!» — Я хлестнул мерина по ляжкам арапником, и он помчался вперед. Я низко пригнулся в седле, чтобы не налететь на какой-нибудь сук. Мы петляли здесь и там, как пара, танцующая падекатр. Конь шел по следу прыжков койота на снегу. А прыжки становились все короче и короче.
Наконец желанная картина! Двадцатипятифунтовый, почти полностью обессиленный койот поднимается и снова падает в снег, как щепка в волнах озера. Наверное, следовало почувствовать жалость, когда моя рука скользнула к чехлу и я вытащил винтовку и загнал пулю в ствол. Может быть, у меня и шевель нулось чувство жалости, но я не мог дать ему волю. Сколько раз в феврале или марте, когда мерзлый снег выдерживает тяжесть койота, но проваливается под оленем, я видел в лесу страшные следы разыгравшейся трагедии: там, где койот настиг оленя, он медленно растерзал его. Сколько бы я ни загнал койотов в глубоком снегу, койоты будут убивать оленей и будут этим заниматься, когда меня уже не будет в лесу.
«Мистер Бинкс!» — теперь это был всего лишь шепот. И конь щедро отдал мне последнюю вспышку своей энергии. Ни прочи щать прицел, ни целиться уже было не надо. Я наклонился в седле, приставив холодное дуло к уху койота, и спустил курок.
Натравливать одно животное существо на другое (в данном случае лошадь на койота) бесчеловечно поотношению к ним обоим. Никогда, ни на одно мгновение, я не смотрел на это как на развлечение. Охота была для нас в тот момент жизненной необходимостью, такой же, как еда и питье. В свое время я затравил множество койотов, но это никогда не доставляло мне удовольствия. И я перестал делать это, как только отпала необходимость.
Фитиль керосиновой лампы горел уже более двух часов, когда я подъезжал к хижине. Его слабый огонек в окне действовал на мой измученный организм как бодрящее средство. Я надавил каблуком на бока моего почти совсем выбившегося из сил коня и сказал ему: «Еще сто ярдов, и мы с тобой снова узнаем, что значит отогреться».
Конь посерел от замерзшего пота. В хвосте у него запутались ледяные сосульки, и с каждый шагом они с резким звоном стукались друг о друга. Я низко пригнулся в седле, приложил одетые в варежки руки к холке мерина, как бы стараясь украсть у него немного тепла и тем облегчить собственные муки. В тече ние последнего часа мне казалось, что все мои мускулы превратились в лед.
Таким всегда было возвращение с охоты на койотов в засне женном лесу независимо от того, была эта охота успешной или нет. Волнение и бешеная скачка, казалось, разогревали мою кровь на какой-то период времени, и я нередко обливался потом. Но когда волнение и азарт охоты исчезали, я коченел от почти непереносимого холода. Особенно мучительно было возвращение домой.
Дверь хижины была открыта. Я увидел это еще на расстоянии пятидесяти ярдов и подумал: «Она стоит у входа, вглядываясь, ожидая, прислушиваясь».
Вырвавшийся у нее крик облегчения и радости я услышал, когда очертания ее фигуры были еще еле видны в темноте. Я направил к дому коня и стал нащупывать окаменевшими пальцами узлы веревки, на которой висела безжизненная туша койота.
— Погоди, дай мне! — Лилиан быстро развязала узлы и опу стила койота на снег.
Я осторожно слез с седла и прижал свои холодные губы к горячим губам Лилиан. Затем она сняла уздечку, взяла повод и сказала:
— Пойди отогрейся, я отведу и накормлю лошадь. Я взялся за повод.
— Я сейчас…
— Ты немедленно войдешь в дом и согреешься, — оборва ла она меня. Это уже был приказ, а не просьба. — На сегодня ты достаточно померз. — И она повела лошадь в конюшню, а я лишь растерянно посмотрел ей вслед.
Я втащил койота в хижину и начал расстегивать боты. Визи осмотрел добычу и пропищал:
— Папа, когда я вырасту настолько, чтобы охотиться на койотов?
— Я надеюсь, — серьезно ответил я ему, — что, когда ты вы растешь, никому из нас не нужно будет травить койотов в сне гу.
Я горячо надеялся, что это будет так.
Глава X
В течение целых пяти минут я, не отрываясь, смотрел на блюдце. Это было блюдце, из которого мы кормили кошку. Оно лежало на земле у хижины, перевернутое вверх дном. Неизвестно было, кто так
