— Из городской канализационной системы. В последние годы он стал водиться с какими-то пацанами, совсем молоденькими, и спускался с ними в канализационные люки, там и сделал эти фотки. В жизни все эти сталагмитики, слизь, дерьмо и прочие отложения выглядят гораздо прозаичнее, а он использовал подсветку с разными цветными фильтрами: красным, голубым, зеленым. Получилось недурственно, но как представишь, что это в основном всякие гнусные отложения… — Эльвира брезгливо скривилась.
— Все равно красиво. Дали в своих ранних работах использовал много скатологических[4] элементов. А почему ты так смеялась? Я вроде ничего смешного не сделал.
— Прости, милый, но поверь — не над тобой. Бака — взрослый мужчина, а вместе с пацанами лазил по канализациям и фотографировал всякую дрянь, стараясь сделать ее красивой. Как он говорил, красота определяется цветом и формой, но никак не содержанием.
— Выходит, он, ко всему, еще увлекался диггерством — возможно, Фрейд обозвал бы это проявлением инфантилизма в зрелом возрасте и связал бы с либидо. Об этом я в статье упоминать не буду, это явное сумасшествие. Лучше бы он отрезал себе ухо, как Ван Гог — для будущих ценителей его произведений было бы интереснее.
Подготовив статью, Леонид обзвонил знакомых журналистов и собрал их всех вместе в кафе- подвальчике, где обычно тусовался небогатый творческий народ.
— Вечно тебя тянет в этот каменный мешок, на открытой площадке было бы лучше — ведь лето! А тут, как обычно, накурено, — недовольно пробурчал, морщась, Вадим, журналист солидной ежедневной газеты.
Присаживаясь, он по привычке поправил косичку, заплетенную из стянутых на затылке резинкой длинных волос. В нем ощущалось, при нормальной мужской внешности, что-то женственное — в движениях рук, тела, повороте головы. Ходили непроверенные слухи о его нетрадиционных сексуальных увлечениях. Он даже заслужил прозвище Томас Андерсон, которое ему ужасно не нравилось, хотя в свое время он был фанатом группы «Моден Токинг».
— Мотивы Лёнчика понятны — здесь пиво и кофе в два раза дешевле, чем на той площадке, на которую ты намекаешь. Я буду пить с кофе коньяк! — пробасил журналист Игнат. Газетенка его была совсем слабенькой, но кроме работы в ней он вел на радио культурологическую программу.
— Ошибаешься, в полтора раза, — не согласился Леонид, пожав руку третьему участнику круглого стола — Вене Муравскому, заместителю главного редактора журнала по искусству. Это был вечно спешащий человек, никуда не успевающий, но и никогда не задерживающийся после работы выпить с друзьями пивка вследствие строгости супруги.
— Дармового кофе вы напьетесь на работе, предложение по поводу коньяка я пока пропускаю мимо ушей, но пивом напою — до не хочу. Для вас есть халтура. — Он протянул каждому распечатанную статью. — Я здесь поморщил мозги, кое-что сочинил, понимаю, что не фонтан, но вы из этого можете сделать лялю.
— Скрытая реклама — главред не пропустит, — пробасил Игнат, мгновенно охватив взглядом статью.
— Сочтемся и с редактором, — широко улыбнулся Леонид. — А к тебе на передачу я рассчитываю попасть в ближайшее время, и не один раз.
— Понятно, договоримся, — пробасил Игнат, беря пиво, принесенное официанткой.
— Слова какие-то есть, а вот изображение… — скривился Веня, дочитывая статью.
— На этом диске фото его картин и некоторых мест, где он бывал. Его фотки нет — могу предложить свою. Или вместо его фото вставь черный квадрат Малевича — оригинально будет.
— Идея не свежая. Ладно, посмотрю, а там решим. — Веня сунул статью и диск в сумку.
— Материал совсем сырой, Игнат прав — редактор не пропустит его, — развел руками Вадим.
— Томас, ты умный мальчик и знаешь, как преподнести статью, чтобы он ее отдал в работу. Если хочешь, я возьму тебя за руку, а ты отведешь меня к редактору, и мы с ним договоримся. Не прошибай стену, которой нет!
— Хорошо, попробую. — Вадим тряхнул головой и поправил косичку.
— Все удовлетворены? Тогда пьем пиво и говорим только о женщинах.
4
По прошествии пяти дней Леонид вернулся домой из «командировки». Внутренне замирая, он переступил порог своей квартиры и удивился тому, что отвык от нее за эти дни. Жена Богдана встретила его испытующим взглядом, но вела себя вроде как обычно, хотя он отметил некоторую натянутость и искусственность в общении.
«Выжидает удобный момент? Неужели кто-то из знакомых видел меня в городе и «слил» ей?! — забеспокоился Леонид. — Но кто и что рассказал? Она готовится атаковать, ошарашить меня своей осведомленностью? Вряд ли — у нее не хватило бы терпения так долго молчать».
Его жена — черноволосая худощавая Богдана — не отличалась красотой, родом была из небольшого городка, расположенного рядом с венгерской границей. Ей присущи были прямота высказываний и несдержанность — если она чувствовала себя обиженной, ей ничего не стоило в одну секунду сгрести все блюда со стола и отправить мусорное ведро, обещая в следующий раз использовать для этого голову мужа. Обижалась она часто, сильно и чувствительно для окружающих.
— Я начал раскручивать один проект с коллекцией картин умершего художника — если пройдет все так, как задумал, то могу очень хорошо заработать. Можно будет и на Канары съездить. — Леонид решил разговорить жену и одновременно прихвастнуть.
— Тебе — да, а нам? — с вызовом спросила жена. «Мы» включало в себя саму Богдану и их детей: девятилетнюю дочь Валечку и шестилетнего Юрика. — Вот, например, кто я для тебя? За неделю два звонка: один утром — «извини, так спешно уехал, что забыл предупредить» и второй, час назад — «я приехал».
— Понял: началось! Хорошо, я виноват, но у меня есть оправдание.
— У тебя — оправдание?! — Возглас возмущения свидетельствовал о том, что Богдана начала «заводиться». — Небось, пьянствовал со своим Стасом!
У Леонида отлегло от сердца: Стас за время его отсутствия не показывался на горизонте Богданы, выходит, не мог наговорить ничего лишнего.
— Даже преступнику предоставляют последнее слово перед казнью, а ты не даешь мне рта раскрыть!
— Потому что ты — черноротый! — язвительно заявила Богдана.
— Вот, посмотри на это чудо! — Леонид начал разворачивать принесенную с собой картину. — Остальные у меня в автомобиле.
— Боже мой, какая мерзость! — воскликнула Богдана, увидев на картине здоровенного жука, терзающего плоть юной девушки. Выражение лица героини картины настолько ярко передавало ужас происходящего, что Богдана добавила: — Как мне жаль эту бедняжку!
— Вот видишь! Даже тебя затронуло мастерство исполнения. А ведь в сюжете скрыт философский смысл! — радостно поддержал ее Леонид. — Искусство не может быть пресным, не будящим каких-либо эмоций, пусть даже отрицательных. Оно должно затрагивать, не оставлять равнодушным.
— Неужели эту мерзость кто-то захочет купить и повесить где-либо, кроме темной кладовки?
— Сегодня — маловероятно. А вот завтра за этим будет стоять очередь толстосумов, потрясая пачками банкнот, ибо это станет востребованным… — он сделал многозначительную паузу, акцентируя окончание фразы: — благодаря моим усилиям. Вообще-то сюжеты не всех картин так же ужасны, есть картины, которые даже тебе понравятся.
— А я что — рыжая?! Или у меня по сравнению с тобой интеллекта меньше?! — вновь вскинулась Богдана, готовясь обидеться, но это был уже не шторм, а утихающее волнение.
