возвращайся за ней и за нами. Вот, возьми! — Он протянул золотую маску и тяжелый мешочек с серебром.
— Мне этого не надо! — отрезал Василий. — Я поговорю с воеводой, но Прасковья пойдет со мной. — И он положил руку на саблю, висевшую на поясе.
Беата, почувствовав, что обстановка накаляется, подошла к мужу.
— Василий, сделай так, как просит Киракос. Мне жаль его дочерей — что с ними будет, если татары возьмут город? Я тебя подожду здесь.
— Хорошо, — сдался Василий, забирая серебро. — Будем надеяться, что оно поможет воеводе стать уступчивее. А маску отдай Прасковье — это ее собственность. Я скоро вернусь.
Но его надеждам не суждено было сбыться, и дело было не в решении воеводы. Татары изменили тактику и одновременно атаковали Верхний и Нижний город. Первыми полегли защитники-ополченцы города Ярослава, и татары, не отвлекаясь на грабежи, стали прорываться дальше, уничтожая все живое на пути. В городе возникла паника, народ спешил укрыться за стенами монастырей, надеясь на защиту Бога, и на укреплениях города Владимира татары почти не встретили сопротивления — главная трудность заключалась лишь в преодолении стен при помощи осадных лестниц. Их передовые отряды вышли к Боричеву узвозу, когда еще Нижний город сопротивлялся, но его судьба была уже предрешена, так как татары зашли с тыла. Часть татар попыталась прорваться к Драбским воротам, но была отогнана огнем из орудий и стрелами, а стража успела поднять подъемный мост, так что татарам пришлось преодолевать глубокий ров. Деревянные стены крепости были обмазаны толстым слоем глины, и зажечь стены при помощи огненных стрел татарам не удалось. Атака со стороны Воеводских ворот тоже закончилась безрезультатно. Татары, окружив замок со всех сторон, в бессильной ярости обстреливали защитников из луков, меткими попаданиями доказывая, что не зря давали высокую цену за стрелы, изготовленные киевскими мастерами. Однако, несмотря на имеющиеся потери, защитникам замка было ясно, что крепость татарам не взять без тяжелой осадной артиллерии. Стенобитных орудий у них тоже не было, но даже если бы имелись, их бы вряд ли удалось подтащить к воротам через глубокий ров по крутому склону.
Штурмовые лестницы дали возможность татарам подобраться к стенам, но взобраться на них не было никакой возможности, несмотря на использование веревок с крюками. Над замковыми стенами было надстроено бланкование — защитная стена с бойницами и подсябятьем — выдвинутой вперед частью бланкования с отверстиями в полу для сброса камней, выливания смолы и кипятка. Все это давало возможность наносить заметный урон нападающим.
Предприняв еще две безрезультатные попытки штурма, татары занялись резней и грабежом. Казалось, над городом пронесся единый стон, перешедший в несмолкающие крики ужаса и мольбу о помощи. В бессильной ярости татары не жалели ни женщин, ни детей, словно выполняя давний закон Бату- хана: в городе, оказавшем сопротивление, не должно остаться никого в живых. Но затем, решив, что выгоднее продать «ясир», чем утолить злость, начали набирать пленников из уцелевших жителей, убивая лишь стариков и малолетних детей, которые могли не выдержать далекого пути в Кафу, на невольничий рынок.
— Бог к нам милостив! — воскликнул одетый в броню тучный воевода Иван Ходкевич, стоя на верхней площадке Драбской башни. — Не по зубам татарам наша твердыня! Едыгей-супостат не взял, не возьмет и Гирей. Дня три побавится здесь, народ пособирает в полон и возвернется к себе. Слава тебе, Господи! Надо сказать митрополиту — пусть отслужит здравицу за наше спасение!
Вдруг ко рву у ворот замка подъехали два басурманина, один держал в руке длинный шест с привязанной белой тряпкой.
— Послы идут! Гирей решил сдаться — мурзу прислал просить! — пошутил кто-то из свиты, но шутку не поддержали.
Остановившись у самого рва, за десяток шагов от ворот, мурза в зеленой чалме начал быстро говорить:
— Улуг Йортнинг, ве Техти Кырымнинг, ве Дешты Кыпчакнинг, Улуг хани…
Тут же его начал переводить стоящий рядом с ним толмач, который держал шест:
— Великий хан Великой Орды и Престола Крыма и Степей Кыпчака…
Среди свиты воеводы стоял хмурый Василий, наблюдая за тем, что творилось в городе, и скрипел зубами от бессильной ярости. Он понимал, что ничем жене помочь не сможет, даже если бы сейчас оказался в захваченном татарами городе. Ругал себя, что зря послушался армянина Киракоса. Забрал бы тогда с собой Прасковью, пусть даже силой — осталась бы она цела. А сейчас она либо в полоне у татарина поганого, и ожидает ее доля тяжкая — оказаться в гареме у неверного, либо мертва. Он не стал ждать конца переговоров и, все же надеясь на чудо, пошел в главную замковую церковь Святого Николая и начал горячо молиться за спасение Прасковьи.
Короткий зимний день закончился, и на землю пал мрак ночи, рассеиваемый огнем пожара, начавшегося в городе, и татарскими кострами, огненным кольцом охватившими подножие замка. Ночь не принесла тишины, то и дело из города доносились отдельные крики отчаяния, обычно резко обрывающиеся, и чужие звуки, пришедшие сюда вместе с победителями.
На верхних площадках стен замка зажгли факелы через каждые десять шагов, а удвоенные караулы, обходя вверенные участки, после ежечасного боя курантов делали перекличку. Ночь ожидалась спокойной — было известно, что татары не воюют ночью, а после отпора, полученного днем, вряд ли они намеревались сунуться в замок. А если даже сунутся, то пороха, ядер, стрел, защитников в замке было вдоволь, чтобы проучить наглецов. И длительную облогу замок может выстоять: в складах полно провианта, имеется также колодец тридцати саженей глубиной, в котором всегда достаточно воды. К тому же о бедственном положении Киева знает король Казимир и, наверное, уже выслал своих воевод с войском против татарского хана.
Ожидая, когда Василий вернется, Беата надела на летник[18], из-под которого выглядывала красная рубаха с вышивкой, суконный опашень с серебряными пуговицами. Голова ее по местной моде была покрыта более удобным, чем кокошник, темным платком с золотым шитьем. Возвращенную Киракосом золотую маску она спрятала под опашень. Ожидание затянулось. Вдруг она услышала далекий гул, напомнивший ей штормовое море. «Откуда здесь море?» Она выбежала в горницу, застав там всех обитателей дома, полностью одетых для улицы, встревоженно переглядывающихся между собой и разговаривающих на непонятном языке. Мужчины все были в кольчугах и вооружены саблями. Рядом с Киракосом стояли три сына, два брата со своими сыновьями, возле них — жены, дети.
— Что это за шум? — спросила Беата.
— Похоже, татары уже в Верхнем городе! — ответил бледный Варик, младший сын Киракоса, которому только исполнилось шестнадцать.
— Василий не пришел… — хмуро сказал Киракос. — Мы будем пробиваться к Воеводским воротам — ты пойдешь с нами.
— Сейчас, только надену шубу. — Беата повернулась, чтобы пойти в свою комнату, но Киракос ее задержал.
— Нет времени. Нам надо уходить очень быстро… — но тут они услышали шум за окном и поняли, что опоздали.
Крики татар, шум битвы ворвались в дом. Входную дверь закрыли на запоры и с внутренней стороны подперли сундуками. Мужчины обнажили оружие, а женщины и дети перешли в дальнюю комнату, словно там было безопасней. Рядом с Беатой находились жены взрослых сыновей Киракоса с детьми от двух до семи лет, две юные дочери двенадцати и четырнадцати лет, жены младших братьев Киракоса с малолетними детьми. Жена Киракоса Тамара осталась с мужчинами и вооружилась коротким копьем.
— Что будем делать, если татары сюда ворвутся? — спросила Беата у жены Бахтияра, следующего по возрасту за Киракосом его брата.
Та достала кинжал из-под одежды:
— Живой я им не дамся! Детей жалко…
Ожидание превратилось в пытку. Женщины шепотом читали молитвы, умоляли Бога о спасении, прижимали к себе детей, надеясь, что они это делают не в последний раз. Время шло, за стенами дома слышался шум битвы, дикие вопли, а возле самого дома ничего не происходило. Начало смеркаться, и у
