кусочки мяса, все опять завалились спать. Лежа под деревьями удушливо жаркого соснового бора, они хрипло дышали, ловя воздух широко открытым ртом. Оглядевшись, Вернер заметил, что даже часовой уснул. Прислонясь спиной к сосновому стволу и слегка согнув в коленях ноги, он спал крепким сном. Вернер поднялся, подошел к нему и разбудил.
— Не глупи! — сказал он. — Вот шеф засечет, угодишь под трибунал.
Еще плохо соображая со сна, тот что-то буркнул себе под нос и поправил за спиной карабин.
Вернувшись на свое место, Вернер увидел, что глаза у Эриха открыты.
— Давай оглядимся немного, — шепотом предложил Вернер.
Эрих кивнул и легко вскочил на ноги. Они осторожно
пробрались между телами спящих. Пинии отбрасывали очень прозрачную кружевную тень, их кроны, словно мелкий фильтр, пропускали свет, задерживая внизу жару, удушливую, как в парилке. Огромные стволы раскинули высоко над землей могучие шатры из игольчатых лап, сквозь которые проглядывало голубое небо; но в просветы между стволами, словно в ячейки громадной сети, нестерпимо палило солнце. Все, что было в лесу живого, стлалось по земле. Вернеру вспомнились сосны, которые писал Сезанн, — яркие, прохладные стволы, овеваемые чистым дыханием моря и светлые, как мысли. Здешний лес тоже дышал благородством и чистотой и в то же время казался сетью, жаркой сетью, наброшенной им на свое подножие, насыщенное миазмами.
Было очень тихо; они видели у себя под ногами то скопище муравьев, то диковинных жуков, а то и ящерицу, скользнувшую в заросли падуба, прочертив на песчаной тропинке извилистый след. Они шагали сквозь ядовито-зеленые заросли папоротника на местах, открытых палящему солнцу, ныряли в тенистые кущи, где ветви лавра, цепляясь, карабкались вверх по стволам, охраняя созданным ими полумраком нежное цветение шиповника. У зарослей красавки, усыпанной ядовитыми плодами, Вернер остановился, сорвал одну голубовато-серую ягоду и раздавил ее пальцами. Эрих поглядел на него с отвращением и проронил:
— Придется потом как следует вымыть руки!
— Не так страшен черт, как его малюют! — отшутился Вернер.
Внезапно дорогу им перерезал широкий ров, на дне которого блестела вода. Оба остановились как вкопанные, и Вернер воскликнул:
— Вода! Будем купаться!
Вид спокойной воды вмиг заставил забыть обо всем: о лесе, об эскадроне, о войне. Ров густо порос камышом, а вдоль него тянулась песчаная насыпь. Двинувшись по ней, они вскоре вышли на открытое место. Ров расширился и распался на множество прудов с бухточками, тоже заросшими камышом — высоким, в рост человека, широколистным и ярко-зеленым камышом, который покачивался над серо-зеленой гладью воды под горячим небом итальянского лета. Дойдя до конца насыпи, они оглядели залитую солнцем равнину, упиравшуюся в невысокие горы — скорее не горы, а холмы. У берега они заметили старую, посеревшую от времени барку; ее голая мачта врезалась в голубое небо прямой стрелой, слегка выгнутой на конце. Островки воды, разбросанные вокруг, были, вероятно, следами старого русла реки, протекавшей в глубине долины. Здесь тоже было тихо и жарко, но в звенящем воздухе висел запах стоячей воды и высушенной солнцем древесины, а лес был так далеко, что казался уже голубоватым.
Они залезли в барку и, раздевшись догола, на миг замерли, нежась в пронизанном солнечными лучами воздухе, а потом разом скользнули в воду, инстинктивно стараясь производить как можно меньше шума. Вода была теплая, как парное молоко, но все же немного освежала. На них вдруг нашло какое-то бездумно - веселое настроение, они словно ощутили себя соучастниками некой лихой авантюры.
— Не принесла бы кого-нибудь нелегкая, — буркнул Эрих.
Они поплавали в озерце, то и дело попадая в камышовые
заросли и срывая кувшинки, стебли которых, длинные и скользкие, как черви, извивались в воде и липли к телу. Эрих рассказал, что, купаясь с Катриной в прудах за деревней, он всегда срывал для нее кувшинки: она любила украшать ими волосы.
— Купались мы там в мае, море было еще слишком холодное!
Вода ручьями текла по его лицу-лицу потомственного
рыбака, подумалось Вернеру; да, молодо-зелено, совсем еще не созрел. Алекс прав. Когда они вылезли из воды, он спросил:
— А какая она, твоя Катрина?
И, сев на перекладину под мачтой, принялся вытираться рубахой.
Растянувшийся у его ног Эрих резко обернулся к нему и, помедлив, проронил еле слышно:
— Она светлая. Волосы у нее светлые, такие гладкие и матовые, без блеска. И вечно на лицо падают.
Он умолк.
— Ну а дальше? — подбодрил его Вернер. — Или это все?
— Да нет, — разлепил губы Эрих. — Кожа у нее тоже светлая. И тонкая, почти прозрачная, как пленка. Но это кожа, да еще какая… — Он опять умолк, но потом все же добавил: — И ноги у нее светлые. И длинные.
Вернер оглядел тело Эриха, распростертое у его ног и еще мокрое от купанья; в раскаленных добела и желтовато-бронзовых лучах солнца оно казалось светло-коричневым и было удивительно тонким в кости, даже веретенообразным — особенно по сравнению с его собственным, темно-красным и облупленным от загара, вяло привалившимся к мачте.
— Более или менее представляю ее себе, — сказал он. — И давно вы с ней знакомы?
— Мы? С Катриной? — удивленно переспросил Эрих. — Давно. То есть всегда. Они же наши соседи. Мы выросли вместе.
— Вот оно что, вместе выросли, — повторил Вернер.
— Сперва вместе ходили в деревенскую школу у нас в Кооге, а потом — в гимназию в Хузуме.
— И потом обручились?
— Обручились мы с ней тайком, еще в предпоследнем классе.
Каждый день ходили пешком со станции. Сперва огибали рощу Детлефсена, потом прямой дорогой между пастбищами шли и шли до самого Коога.
— А коровы за вами подглядывали?
— Очень может быть, — смущенно рассмеялся Эрих.
— Когда ты ее видел в последний раз?
— Год назад, когда был отпуск. И теперь как раз подошла моя очередь, а тут приказ выступать.
— И часто она тебе пишет?
— Раз в неделю обязательно. И всегда большое письмо.
— Ты с ней говорил о наших планах?
— Обиняками. Когда был в отпуске, еще не знал тебя и не думал об этом вплотную. Но намекнуть намекнул.
— И что она?
— В том-то и закавыка. — Светлое и теплое тело Эриха вдруг словно окаменело.
— И что она? — повторил Вернер уже настойчивее. У него зарябило в глазах, а потом все заволокло черным от прихлынувшей к горлу горечи.
— Она хочет, чтобы я сражался до конца, — выдавил наконец Эрих.
Значит, и она против меня, подумал Вернер. Алекс против меня, Катрина против меня, все против меня. Но он все равно пойдет со мной. Клянусь всем на свете, что пойдет. Он взглянул на Эриха и спросил:
— Почему она этого хочет?
Эрих не шевельнулся; он снова лежал в лениво-небрежной позе.
— Ясно почему, — спокойно сказал он. — Сперва она спросила: может, я трушу.
— И что ты ей ответил?
Эрих пожал плечами:
— Просто повернулся и ушел. И три дня с ней не разговаривал. Три дня из четырнадцати отпускных. Потом она сама ко мне пришла.
