— Мы из Бурятии.
Я понял. Земляки.
Только время их разделяло.
Но такое понимание истории пронзает. Вот лежит маленький, кривоногий, но — предок, предок! А то ведь сами даем повод писать о себе: «…славяне любят пить и сочинять свои летописи» (Шлецер). С детства от истории отталкивало ощущение нечистого. Ощущение, что историю написали пьяные мужики с соседней улицы. Например, «Краткий курс истории ВКП(6)». Отец никогда не был членом ВКП(б), но учебник часто лежал на столе. Я листал страницы, видел заляпанные чернилами подписи, замазанные чернилами портреты.
Ну что это за история?
История — вот.
В улыбке Окладникова.
«Мой земляк».
Бугров земляками считал фантастов.
Неважно, кто где родился. Баку, Питер, Одесса, Москва, Киев, Харьков, Новосибирск, Магадан, главное, чтобы вошел в сферу НФ. Виталий считал, что фантасты, как кукушки Мидвича, родившись, должны все знать.
В старой редакции «Уральского следопыта» на улице 8 марта (впрочем, как и во всех последующих, вплоть до особняка на улице Декабристов) кабинет Виталия был чуть не до потолка забит рукописями. Не знаю, как он в них разбирался. Даже просмотреть, не то что прочитать, такое количество невозможно.
Но он успевал.
В 1973 году я привез Виталию рукопись научно-фантастической повести «Мир, в котором я дома». Во время нашего разговора вошел в кабинет зам. главного редактора — активный партиец, бывший пилот — и страшно обеспокоился, узнав, что в Новосибирске я работаю в массово-политической редакции. «Это как? — облизнул он пересохшие от волнения губы. — Это теперь сотрудники массово-политических редакций пишут фантастику?»
Однако повесть прошла.
В 1974 году, вслед за первой, прошла и вторая, что для «Уральского следопыта» являлось исключением. Никогда они не давали в один год одного автора двумя крупными вещами. Ну, может, Славу Крапивина. Не знаю.
Спустился вечер.
Редакция была пуста. Бутылки — полные.
Я рассказал Виталию про кальдеру Львиная Пасть, где видел однажды странное существо, напомнившее мне плезиозавра. Виталий сразу вспомнил М. Розенфельда, Г. Адамова. Вспомнил А. Палея. Показал редкое издание «Плутонии» Обручева — довоенное. Я рассказал об извержении вулкана Тятя, когда мир погрузился в дымную темноту и медведь-муравьятник в двух шагах от меня мыл лапами морду, думая, наверное, что ослеп. Виталий тут же вспомнил Жюля Верна и А. Беляева. «Вулканических» вещей в мировой фантастике много. Даже капитан Гаттерас гибнет в жерле вулкана. В ответ я не стал скрывать, что в Тихом океане на траверзе острова Мальтуса лично видел одного из тех китов, на которых стоит мир.
Заговорили о Библии.
Водки становилось меньше, зато мы уже не путали правду с истиной.
Сохранилась фотография того вечера. «Пойди доказывай, что оба мы не пьяны, Геннадий Мартович! Мы пьяны, хоть и спрятаны стаканы на этой карточке…» Это Виталий сочинил. Он писал очень неплохие стихи, но редко кому показывал. Когда через несколько лет в Магадане вышла моя книга «Люди Огненного кольца», я выбрал для титульного портрета именно эту фотографию. Виталия, понятно, убрали (как в свое время убирали из учебника истории ВКП(б) вполне достойных людей), но локоть остался. Почему-то ретушер не замазал локоть. Обычное российское разгильдяйство, зато локоть Бугрова остался навсегда. Локоть нежного, умного человека, которому судьба не дала возможности сделать то, что он мог сделать. Локоть человека, тащившего на себе тираж популярного журнала. Локоть человека, чрезвычайно многим людям помогшего.
Считается, что премию «Аэлита» изобрели Юра Яровой, Слава Крапивин и Станислав Федорович Мешавкин. Впервые в Советском Союзе писатели начали получать престижную премию за фантастические произведения. Премию официальную, поддержанную государством. Как, собственно, и должно быть. Государство ведь не создает культуру, оно только обеспечивает условия для ее создания. В апреле 1981 года «Аэлиту» — прекрасную работу из камня и металла, выполненную художником-ювелиром Виктором Васильевичем Саргиным — получили: за вклад в советскую фантастику — Александр Казанцев, и за повесть «Жук в муравейнике» — братья Стругацкие.
«Аэлита» вручалась в Свердловске.
Тираж «Уральского следопыта» к этому времени достиг 500 000 экземпляров. Думаю, в основном благодаря стоической работе Бугрова, неустанно подыскивавшего все новых и новых интересных авторов. Все равно начальству фантастика казалась жанром легкомысленным. Бугров рылся в старых подшивках «Вокруг света» и «Всемирного следопыта», а его посылали в котлован будущей Дивногорской ГЭС, в Братск, в Усть-Илимск. С Юрой Нисковских, например, отправили на БАМ. Побродив неприкаянно среди всяких желез, они нашли маленькое спокойное озерцо и чуть не месяц прятались на его берегах от действительности. А вот зато в Баку можно было встретиться с Войскунским и Лукодьяновым, Альтовым и Журавлевой, в Харькове с Юрой Никитиным, в Питере с Евгением Павловичем Брандисом, Геннадием Гором, Александром Шалимовым. В Москве жили Г. Гуревич, А. П. Казанцев, Аркадий Натанович Стругацкий. Вообще пейзаж гигантской страны определялся для Виталия прежде всего писателями- фантастами. Благодаря его неутомимой деятельности в 1978 году в Свердловске прошло региональное совещание по фантастике. Первое вне Москвы и Ленинграда.
И начальство увидело, что это хорошо.
И начальство увидело, что фантастикой. занимаются весьма уважаемые люди.
И начальство вызвало к себе Бугрова. «Работы советских фантастов как-нибудь нынче отмечаются?» — «Да никак». «А у них там?» — осторожно спросил главный. «У них отмечаются, конечно. У них много специальных премий по фантастике: «Хьюго», «Небьюла», «Меркурий».
С этого началась «Аэлита».
Конечно, там было много раздражающих моментов.
На вручение «Аэлиты» съезжались любители фантастики из самых разных городов, что приносило руководству журнала немало хлопот. Да и сами фэны пугали друг друга.
«Публика аэлитная, — писал один из них уже в 1990 году в одном из фэнзинов, — для меня делилась на три части: фэны, жучки и реликтово тусующаяся молодежь типа туристов-шестидесятников. Фэны внушают мне тупое изумление, какое бывает перед человеком, который смыслом своей жизни сделал коллекционирование спичечных этикеток. Я отнюдь не отрицаю их права на жизнь, но реакции, кроме «ну-ну», от меня не добивайтесь. Потом меня бесило преклонение фэнов перед Стругацкими. В еврейской части моих генов прочно засело: «Не сотвори себе кумира», и даже в русской крови этих слов не уничтожить. Кстати, если рассматривать слово «кумир» шире, фантастика для фэнов — такой кумир, каким непозволительно быть даже всей литературе, да и вообще искусству… Вообще такое ощущение, — признавался автор, — что «Аэлита» со всеми своими фэнами пришла из глупых светлых 60-х, из времени «Понедельника…» Стругацких… Странно смотреть, как взрослый дядя со страдальческим рычанием пытается влезть в детские колготки и в экстазе, достойном лучшей цели, тетешкает старого любимого плюшевого мишку…»
Но в начале 80-х движение фэнов оказалось столь мощным, что официальные партийные власти забили тревогу. Что это за клубы любителей фантастики? Что они там обсуждают, о чем сговариваются? В 1984 году в области ушло официальное письмо-директива. Отдельно осуждался в указанном письме известный журнал «Уральский следопыт». Пошли изнуряющие проверки клубов. Объединения любителей фантастики начали привязывать к официальным организациям, требовать отчетов о проделанной работе, рекомендовать официальные методички. Но какие, к черту, методички могут подействовать на толпу из шестисот любителей, которые, например, в 1990 году представляли на «Аэлите» в Свердловске 124
