— Что ты задумала? — спросил Скил, размышляя: может, силой сорвать с нее одежды и удовлетворить свою страсть, а уж потом выслушать ее?
Он множество раз брал с боем вражеские селения и города, удовлетворяя свою страсть насилием, но ведь Ирида — не захваченная добыча, а любящая жена, встречи с которой он так долго ожидал. Она всегда в любовные игры добавляла нечто неожиданное, придающее остроту ощущениям. И он решил выслушать ее.
— Через четыре дня наступит последний день праздника Великие мистерии, посвященного Деметре и Коре. Участвующие в нем девять дней до праздника постятся и не вступают в любовные связи, как и на протяжении всего праздника — за исключением последнего дня. Таинства, совершаемые в этот день, придают невероятную остроту ощущениям, так как для того, чтобы отдаться Эросу, участвующий проходит через Страх. Не каждый выдерживает подобное испытание, но кто пройдет его, тот побывает в Элизиуме — стране блаженных душ, где царит вечная весна и время не властно, потому что там правит сам титан Кронос.
— Мне, царю сколотов, ты предлагаешь участвовать в греческом празднике? — презрительно скривил губы Скил.
— На тебе будет маска, а кто под ней — никто не узнает. Я тоже буду в маске. Или ты испугался испытаний? Я слышала, что не всякий воин может до конца пройти их, многие поворачивают назад.
— Возможно, эллин, но не сколот.
Скила начало разбирать любопытство, и он стал расспрашивать Ириду, желая узнать подробности, но та ловко уходила от ответа, а глаза ее смеялись, словно говоря: «Что, испугался, скифский царь, испытания?» Узнав, что инициация будет проходить за городом, в подвале храма Деметры, Скил дал свое согласие.
— Мой супруг, не переживай! Пусть в эти дни и ночи ты не получишь меня всю, но удовольствие ты испытаешь. — Ее взгляд, полный страсти и любви, заставил сурового царя сдаться.
5
Октамасад хмуро наблюдал за тем, как солнце медленно встает над землей, изгоняя прочь ночную прохладу. Он провел бессонную ночь, что было на него не похоже — даже перед битвой он спал глубоким сном, как медведь в берлоге зимой. Стоило ли так волноваться из-за сказанного фракийцем с лживым языком эллина?
У него вновь зазвучали в ушах слова фракийца: «Вот вы, скифы, смеетесь над нами из-за того, что во время служения Дионису нас охватывает божественное исступление. А теперь и ваш царь принял этого бога: он не только совершает таинства, но и безумствует, будто одержимый божеством. Если вы не верите, то идите завтра за мной, и я вам покажу!» «И этот наглец не побоялся рассказать мне! Как бы я ни ненавидел Скила, но эти слова — явная ложь!»
Октамасада удивило то, что он после таких речей не приказал вырвать язык у лживого фракийца. Наверное, демоны ночи наслали на него туман, раз он смог стерпеть подобное! Но в глубине души Октамасад знал причину. В нем тлела надежда, что услышанное правда, и тогда для него это шаг к власти верховного царя. Надо только правильно воспользоваться тем, что сказал фракиец.
Сегодняшнее утро все разъяснит, и если фракиец вздумал шутить, то он здорово просчитался — Октамасад найдет его, пусть даже тот забьется в самую глубокую норку в степи. Найдет и накажет, чтобы и другим неповадно было. И греку Фоасу достанется — Октамасад не посмотрит на то, что тот отец жены Скила.
Царь Октамасад вместе со своими телохранителями и жрецами энареями находился возле городских ворот Нижнего города. За его спиной ласково шумел голубыми водами Понт Эвксинский[22], что совсем не отвечало его названию. Октамасад смотрел на стены Ольвии, а в его воображении уже плыли картины, как он приступом берет этот город. Штурмовые лестницы, зарево пожарищ, стоны раненых и крики победителей — сколотов, отчаяние обреченных жителей. Его охватило радостное возбуждение, какое он испытывал во время битвы, когда чуял запах крови. Он уже не знал, сколько скальпов врагов украшало круп его коня, сколько кубков было сделано из их черепов. Хотя каждого убитого он помнил, особенно выражение лица, когда душа покидала тело.
— Брат мой, что случилось? Зачем ты вызвал меня? — услышал он за спиной голос Орика.
Октамасад не любил младшего брата, предполагая, что, если со Скилом случится несчастье, Совет старейшин изберет верховным царем именно его, и лишь из-за происхождения, как сына сколотки Опии. А он слишком молод и неопытен, чтобы стать царем… Только помощь богов могла дать верховную власть ему, Октамасаду.
— Полюбоваться восходом солнца. Смотри, как оно блестит, — ярче золота. — Октамасад стоял в прежней позе, даже не повернувшись к младшему брату.
Орик удивленно посмотрел на среднего брата — не обезумел ли он? Вначале срочно послал гонца с требованием, чтобы он немедленно сюда приехал, а теперь говорит непонятные вещи. Уж не болен ли Октамасад?
— Это Гелиос выезжает на своей золотой колеснице, о цари скифов! — раздался почтительный голос, и Орик увидел незаметно подошедшего чернобородого мужчину в одежде фракийца. Странно, что охрана Октамасада так просто пропустила его сюда!
Этим утром, начавшимся столь необычно, Орик ощутил, что надвигается беда.
— Нет, это Гойтосир объезжает своего золотого коня, — возразил Орик, чувствуя неприязнь к фракийцу.
— Как будет угодно царям скифов. — Фракиец поклонился.
— Ты пришел… — Октамасад окинул фракийца недобрым взглядом. — Не побоялся смерти.
— Страшна не сама смерть, а ее ожидание. За порогом смерти она и вовсе не страшна. А ожидать, бояться смерти можно где угодно — это ее не ускорит и не отсрочит, — с вежливой улыбкой молвил фракиец. — Она придет, когда заблагорассудится богам.
— Ты больше похож на болтливого эллина, чем на фракийца. — Октамасад враждебно взглянул на мужчину. — Если ты меня обманул — то будешь молить о смерти как о благе, но она не будет к тебе спешить.
— Кто он? — Орик подозрительно посмотрел на фракийца, считая его виновником предстоящих событий.
Со стороны городских ворот послышались голоса, пение, музыка. Ворота открылись, оттуда вывалилась пестрая шумная толпа ряженых в козьи шкуры, что-то весело распевающих. Эти люди направились к морю. Впереди на шесте несли продолговатый предмет с круглыми шарами по бокам.
Фракиец тут же взял на себя обязанности толмача, объясняя происходящее:
— Сегодня празднуют Сельские дионисии — в честь Диониса, бога растительности, виноградарства и безумия. Мужчины одеты сатирами, женщины — менадами. Они поют неприличную песню козла, а впереди несут мужской фаллос.
— Что несут? — не понял Орик.
— То, чем мужчина удовлетворяет женщин ночью, — нашелся фракиец.
Скифы с удивлением смотрели, как мужчины прыгают, подражая козлам, хватают женщин. Выкрикиваемые ими слова были непонятны, но красноречивые неприличные жесты позволяли понять, что они означают. Все это сопровождалось какофонией одновременно звучащих музыкальных инструментов, которую трудно было назвать музыкой.
— А вот, как я и говорил, ваш царь Скил.
Фракиец указал рукой на мужчину в тунике, с миртовым венком на голове, который, похоже, уже выбился из сил от такого праздника, шел, пошатываясь, с блаженной улыбкой. Его подхватили с двух сторон менады, и он вместе с ними запрыгал козлом. Орик отвернулся, чтобы не видеть такого унижения царя. Но Скила заметили собравшиеся здесь же телохранители и жрецы. Раздались возгласы удивления и возмущения, но Скил продолжал прыгать с менадами, не замечая ничего вокруг.
