оперативные автомобили оказались на выезде или в ремонте, ему к месту происшествия пришлось идти пешком. Можно было потянуть время и в конце концов дождаться транспорта, но у Павленко обязательность была заложена в генах, и он, ругаясь про себя, отправился в путь.
Улица Чкалова, куда ему требовалось попасть, находилась недалеко от райотдела, располагавшегося на Сквозной[44], но киевские горы — это сплошные спуски и подъемы! Хотя он шел неторопливо, все равно тяжело дышал и весь взмок от пота. Из-за сильного потоотделения он был вынужден стирать рубашки каждый день.
Дом, чего он и опасался, оказался старинным, без лифта, и ему пришлось пешком подняться на четвертый этаж. Как он ни сдерживал шаг, к окончанию подъема дышал, словно кузнечные меха, и ощущал неприятную мокроту, чуть ли не слизь, под мышками. Отдышаться ему не удалось — на лестничной площадке оказался дежурный участковый, майор Стеценко, куривший сигарету.
— Заходите, Леонид Петрович, — радушно пригласил он, выбросив сигарету и пропуская следователя вперед.
Павленко вошел в коридор и сразу заполнил все пространство своей огромной фигурой, нависая над сухоньким невысоким майором, словно гора.
— Рассказывайте, — буркнул Павленко, еще не придя в себя после тяжкого подъема.
— Хозяйка квартиры, Фролова Любовь Гавриловна, 63 года, пенсионерка, два дня не отвечала на телефонные звонки своей племянницы, Илоны Николаевны Фроловой, 21 год, учащейся Института культуры, проживающей в общежитии. Забеспокоившись, племянница навестила тетю и обнаружила ее мертвой. На тумбочке стояла пустая бутылочка сильнодействующего сердечного лекарства — фармадипина. На первый взгляд — самоубийство. Имеется и душераздирающее письмо, — участковый улыбнулся, — которое можно посчитать предсмертной запиской. В нем говорится, что после разрыва отношений с каким-то мужчиной жизнь ей стала не мила и она не хочет больше жить.
— Без лирики, майор. К твоему сведению, я читать умею.
— Предсмертная записка есть, каких-либо следов насилия на теле умершей при первоначальном осмотре не обнаружено.
— Выходит, обычная «скоропостижка», труп не криминальный. Вызов оперативно-следственной группы был лишним. Или тебя что-то смущает, майор?
— Племяшка прописана в этой квартире, а живет в общежитии. А здесь видишь, какие хоромы — три здоровенные комнаты, хоть на велосипеде катайся. У тетки больше никого из родственников нет. Брат ее, отец племяшки, лет пять как помер. Похоже, конфликтовала племяшка с теткой.
— Быстро ты все разнюхал и, похоже, уже выводы сделал. — Было непонятно, хвалит или осуждает Павленко участкового. — Но это не причина вызывать оперативно-следственную группу.
— Есть кое-что и посущественнее. Вроде бы покойница в день смерти была одна, а за тумбочкой у кровати я нашел лепесток розы — довольно свежий, не гербарий. Пыли там нет — попал он туда после уборки. Хозяйка была исключительная чистюля — каждый день чуть ли не генеральную уборку делала. В хрустальной вазе на столе — остатки воды, в мусорном ведре — обрезанные кончики роз и целлофановая обертка, а самого букета нет. Выходит, кто-то у нее был, и не исключено, что этот кто-то помог ей свести счеты с жизнью. Выводы делать не по моей части, а вот свое предположение я тебе подкинул. Теперь мозгуй, Леонид Петрович.
— Это не доказательство, — недовольно буркнул Павленко. — Может, кто и был, расстроил ее — разбилась любовь, как хрустальная ваза. Она тут же записочку черкнула и укоротила себе жизнь.
— С соседями я говорил. Те утверждают, что очень уж любила жизнь покойница и брала от нее все, что могла. Накануне с соседкой из квартиры напротив разговаривала — предлагала свою кухонную стенку почти задаром. Себе она собралась покупать польскую. Вела хозяйственную книгу, где расписывала все расходы. Там есть и телефон мебельной фирмы и сумма, причем немаленькая.
— Деньги у нее обнаружили?
— Да, есть — с избытком хватит, чтобы оплатить покупку.
— Выходит, если и помогли ей умереть, то не из-за денег.
— Как сказать… — Участковый ухмыльнулся.
Павленко прошелся по квартире — она в самом деле была огромной, довоенной постройки, с высокими потолками. Да и обстановка очень солидная — везде импортная мебель, а в спальне — большая белая двуспальная кровать и всякие там трюмо, тумбочки такого же цвета. Совсем не подходящее жилище для одинокой старушки пенсионерки. Все говорило о том, что здесь жила женщина, не считающая себя старухой, с неплохим достатком и ни в чем себе не отказывающая.
Хозяйка квартиры обнаружилась на кровати — одетая в нарядное платье, словно прилегла на минутку, не побоявшись измять и запачкать белоснежное атласное покрывало. В квартире везде царил исключительный порядок — краны в ванной комнате сверкали, вымытая плитка блестела, паркет, покрытый лаком, напоминал стекло — страшно было по нему ходить. И только хозяйка, лежавшая в платье на застеленной постели, вызывала ощущение дисгармонии. Павленко на своем веку достаточно насмотрелся на самоубийц и все же так и не пришел к выводу, что было между ними общего, кроме самого факта смерти. Одни пышно обставляли свой уход в потусторонний мир, словно совершали торжественный обряд, другие уходили буднично, будто шли на работу; для одних это был минутный, но роковой порыв, для других — заранее спланированное действие.
Лицо покойницы покрылось темными пятнами, челюсть отвалилась, открывая всеобщему обозрению неровные, с желтизной, зубы и сизый язык. Зрелище неприятное, но Павленко все же отметил, что она перед смертью прихорашивалась — пудрилась, румянилась, да и помада была не блеклая. На свои годы покойница не выглядела, лет десять, а то и больше, можно было скостить. Павленко вспомнил свою первую жену, балерину, — обеим были свойственны культ внешности и борьба с возрастом.
— Кем она работала до пенсии? — поинтересовался он у майора, тенью скользящего за ним.
— В театре, дежурной. Рассказывала соседям, что в молодости была артисткой, а потом что-то не сложилось, но с театром не захотела разлучаться.
— Замужем была?
— Нет. Но и нельзя сказать, что девица — мужиков у нее всегда было полно.
— Интересно… Замужем не была, работала на скромной должности, а квартира — полная чаша. На зарплату дежурной и пенсию так жить не выйдет.
— Да и возраст у нее такой, когда, пардон, платят мужикам и не рассчитывают на их деньги. — Майор хихикнул.
— Если мужики берут за это деньги, то они не мужики! — заявил Павленко и вспомнил, что его жена, балерина, заслуженная артистка, выставила его с чемоданом за дверь, а сама утешилась с молодцем на двенадцать лет ее моложе.
— Так что решили, Леонид Петрович? Будете копать или подмахнете заключение о самоубийстве? — с ехидцей поинтересовался майор.
— Я не дирижер, чтобы палочкой махать! — взъерепенился Павленко и тут же вспомнил, что за время супружеской жизни до него доходили слухи о шашнях его жены с дирижером.
«Что-то часто сегодня я ее вспоминаю. Не к дождю ли это?» — разозлился на себя Павленко.
— Гаишники тоже машут палочками, хотя и не дирижеры, — вставил майор, видно проверяя, хватит ли у Ниро Вульфа терпения выслушивать его выпады.
Но Павленко взял себя в руки. Он славился в райотделе своей невозмутимостью, благодаря этому качеству получил второе прозвище — Бегемот. До него дошел слух, что шутник Веревочкин из криминального отдела клятвенно пообещал выставить ящик закарпатского коньяка из старых запасов тому, кто сможет серьезно разозлить Ниро Вульфа. Пари заключили несколько человек, они на протяжении месяца должны были стараться вывести Павленко из себя, а иначе каждый из них по очереди должен будет повести Веревочкина в ресторан. До окончания срока осталось пять дней, и, видимо, майор был одним из тех, кто рискнул заключить пари с Веревочкиным. Павленко не хотелось подыгрывать ни одной из сторон, хотя он больше симпатизировал Веревочкину, своим участием в споре показавшему, что верит в непоколебимость его принципов. А Павленко этим очень дорожил, ведь в начале девяностых, когда расцвели буйным цветом бандитизм и спекуляция, многие сломались, изменили собственным принципам. Те, кто недавно провозглашал с трибун партийные лозунги, теперь с тех же трибун с воодушевлением хулят
