носилках гроб, утопающий в цветах, в основном красных. Затем следовала беспорядочная человеческая толпа, постепенно сужающаяся к концу-хвосту. Шли, как показалось Глебу, очень долго, с двумя остановками на перекрестках дорог, но когда он посмотрел на часы, оказалось, что прошло всего полчаса. Долго собиравшийся дождь не оправдал опасений, так и не излился на землю слезами и даже позволил на время выглянуть несмелому, по-осеннему тусклому солнышку, разогнавшему свору черных толстых дармоедок-туч. Время подкрадывалось к четырем часам вечера, и солнышко, едва выглянув, стало стремительно падать за горизонт.
Толпа, запрудившая и преобразившая место, где не так давно побывал Глеб, придала ему некую торжественность. Специальных речей не было. Ольга упала на грудь матери и зарыдала. Ее с трудом оторвали, и неожиданно ее место заняла рыдающая Маня. Глеб был поражен, до этого он не замечал проявления сочувствия к покойнице с ее стороны. Маня поднялась и исчезла в толпе. Когда Глеб, в свою очередь, наклонился, имитируя то ли поклон, то ли воздушный поцелуй без помощи рук, он похолодел от ужаса — ему показалось, что веки покойницы дрогнули, выпустив зловещий лучик взгляда. Отпрянув от гроба, Глеб еще раз внимательно взглянул на покойную. Глаза ее были наполовину приоткрыты, блеснули белки без зрачков. Трупные пятна явственно выступили на лице, они отдавали синевой даже сквозь смуглую кожу. Кругом зашушукались:
— Следующего высматривает. Скучно ей уходить — сотоварища выискивает!
«Нервы стали пошаливать. Завтра после поминок надо немедленно ехать домой», — еще раз напомнил себе Глеб.
Обратно возвращались напрямик, через огороды. Этот путь занял от силы семь минут. Во дворе румяные молодухи, несмотря на осеннюю прохладу в одних тонких белых рубашках, сливали из кувшинов на руки вернувшимся с кладбища и давали им вытереть руки душистыми, пахнущими чистотой длинными льняными полотенцами. Вымыв руки, народ устраивался на лавках за поминальным столом. Над столом был натянут громадный кусок брезента, прикрепленный с одной стороны к крыше дома, а с другой — к крыше летней кухни.
Ольга, очень бледная, проследовала в дом с какой-то незнакомой женщиной, не обратив никакого внимания на Глеба. Тот хотел было куда-нибудь забиться, вспомнив о своем неприглядном виде во время ночного происшествия, как вдруг баба Маруся прервала его мысли, скомандовав ему наливать гостям. В помощники ему дали рыжеволосого парня с наглой ухмылкой и очень пьяными глазами. Парень наливал водку и вино, отчаянно расплескивая, в стограммовые стаканчики, а Глеб подносил их на небольшом пластмассовом подносике сидевшим за столом. Те отвлекались на мгновение от поглощения кушаний, брали стаканчик левой рукой, правой крестились, говорили «за упокой ее души» или «пусть земля ей будет пухом». Задыхаясь, захлебываясь, сморкаясь, кашляя от крепости содержимого, выпивали, сколько душа примет, — когда половину, когда до дна, а некоторые ставили стопки, лишь чуть пригубив. И опять эти стопки наполнялись до краев и подносились следующим. Глядя на это сборище грызущих, жующих, давящихся, неудержимо голодных, брезгливо сытых, Глеб с тоской подумал: «Неужели, чтобы помянуть человека, надо набить до отказа свой желудок, сдабривая все алкоголем? Это значит почтить память усопшего?»
Вначале за столом никто не произносил речей, слышно было только чавканье и бульканье. Затем начали вспоминать о покойной, пьяно ухмыляясь и прося передать селедку. Вскоре темы разговоров стали более актуальными, злободневными. Зачем вспоминать о мертвеце, который уж ничем не сможет ни помочь, ни навредить, и со временем превратится в удобрение, сливающееся с землей?
«Людская слава преходяща, и все мы тленны», — подумал Глеб, в очередной раз поднося чарки. К его удивлению, поминальный обед не затянулся, так как по здешнему обычаю можно было выпить только три раза. За столами трижды сменялись люди и столько же раз блюда, и в восемь часов вечера поминки закончились. Во двор вышла очень спокойная умывшаяся Ольга, на стол добавили кушаний, и за него уже сели те, кто обслуживал это поминальное пиршество, всего человек двадцать. Перед тем как сесть за стол, Глеб потихоньку забежал в дом и там до хрустального блеска вымыл два стаканчика: один себе, другой — Оле. Выпив подряд два полных стаканчика водки, перед этим бормоча что-то невнятное, Глеб немного захмелел и расслабился. Невыносимо длинный день обещал вскоре закончиться, и Глебу очень хотелось, чтобы алкоголь помог ему отключиться и спать без сновидений и пробуждений.
К Ольге приковыляла еще больше сгорбившаяся баба Маруся. Сегодняшняя нагрузка сказалась на ней, главном распорядителе и организаторе похорон, усугубив тяжесть прожитых лет. Она что-то зашептала Оле на ухо. Глеб только собирался опрокинуть третий полный стаканчик водки, как Ольга строго сказала: «Глеб!» Его рука предательски дернулась, расплескивая драгоценную жидкость, и опустила стаканчик на стол.
— Не увлекайся! Не забывай о ночных похождениях прошлой ночью, — напомнила она ему о том, что он пытался изгнать из своих воспоминаний. — Где земля с могилы матери?
— В машине.
— Принеси ее сюда.
— Она необходима прямо сейчас? Сию минуту?
— Ты правильно понял. Тебе помочь?
— Спасибо, дорогу я и сам найду.
Он встал из-за стола и направился к автомобилю. Было уже совсем темно, и, отойдя на несколько шагов от навеса, под которым горели электрическими звездами три лампочки, он оказался в темноте. Глеб стал очень медленно двигаться, осторожно нащупывая дорогу носком туфли. Трава сухо шелестела, и его это сильно злило, вновь напоминая о позоре прошлой ночи.
«Завтра возьму косу и выкошу ее, скотину, под корень», — поклялся он себе.
Глаза постепенно привыкли к темноте, и до автомобиля он добрался без происшествий. Верный четырехколесный друг радостно принял его, гостеприимно осветив салон. Банки с землей внутри не было. Глеб четко помнил, что поставил банку под переднее пассажирское сиденье, но там было пусто. На всякий случай он осмотрел весь салон и заглянул в багажник. Банки нигде не было. Он хорошо помнил, где поставил банку, а также то, что не закрыл машину. Банка исчезла.
«Невелика потеря, завтра утром привезу, земли там хватит», — решил он про себя.
Увидев Глеба, вынырнувшего из темноты с пустыми руками, Оля побледнела и угрожающе сказала:
— Только не говори, что банка исчезла, что ты не нашел ее там, где оставил. — По ее интонации он понял, что это в самом деле очень важно для нее.
Снисходительно относясь к предрассудкам жены и желая собственного спокойствия, он мгновенно сориентировался и соврал:
— Дело хуже, чем можно представить, — в машине сел аккумулятор. Завтра придется кого-нибудь просить, чтобы подтолкнули. Надо будет возвращаться засветло, не стоит здесь задерживаться. Мне этот выбрык машины совсем не нравится.
— Земля где? — нетерпеливо, с тревогой в голосе спросила Оля.
— А где ей быть? Я ее нащупал в темноте, брать в руки не стал — она замотана в газету, может рассыпаться по салону. А так как в машине убираю только я сам, то руководствуюсь всем известным лозунгом — «Береги труд уборщика!».
— Машина хорошо закрыта?
— Лучше не бывает! — Глеб быстро нарисовал в воздухе знак «Z». — Охранная сигнализация «Зорро» всегда с вами!
— Хорошо. С меня достаточно и того, что седьмую свечку кто-то украл. Завтра в шесть часов утра пойдем к попу, надо запечатать могилу.
— В шесть еще темно.
— Ничего. Отправимся пешком, раз машина не на ходу. На обратном пути уже будет светло.
Глеб вернулся на свое место за столом и твердой рукой взялся за стопку. То ли было очень холодно, то ли нервы сдавали, но хмель его не брал. Все так же легко одетые молодухи стали убирать со стола напитки и закуски. Он грустно размышлял, как ему быть. Ольгу он знал: она не отступится и в шесть утра заставит идти к попу, но с чем? Признаться в том, что он ее обманул, что землю похитили, — значит, спровоцировать грандиозный скандал. Благо, дровишек для него он непроизвольно насобирал за эти два дня предостаточно. Придется сегодня идти на могилу тещи и набрать там земли. Совсем как в триллерах. Он,
