казалась удовлетворенной и молча легла спать. Вскоре заснул и Иван Степанович.
Ему приснился сон, будто он не спит, а гуляет ночью по кладбищу среди множества гранитных памятников. Останавливается возле одного. На нем фотография круглолицего темноволосого мужчины со шрамом на щеке в виде буквы «х», одетого в строгий костюм с галстуком. Вдруг он с ужасом замечает, что не один, — рядом стоит мужчина с фотографии и пристально смотрит ему в глаза, только одет он теперь в белую полотняную рубашку, подобную той, которая была на Ольге. Тут он вспомнил, что эта рубашка называется саван, и в нее в незапамятные времена обряжали покойников. Он проснулся в холодном поту.
Было очень темно, и Иван Степанович понял, что все еще ночь. Он проспал, может, час, а то и меньше. Ему очень захотелось сходить в туалет. Он вышел в коридор и вдруг заледенел от ужаса в предчувствии чего-то ужасного. Щелкнул выключателем в коридоре — лампочка, на мгновение вспыхнув, погасла.
«Как некстати перегорела!» — со страхом подумал он и в темноте прошел в туалет. Там свет зажегся, и это его немного успокоило. Но тут его стало мучить ужасное предчувствие, что, выходя отсюда, когда его рука потянется к выключателю, а взгляд скользнет вглубь темной кухни, он увидит фигуру мужчины в странной белой погребальной сорочке. Оцепенев от страха, он, выходя, закрыл глаза и на ощупь погасил свет, страшась посмотреть в сторону кухни. С разрывающимся от ужаса сердцем он возвратился в свою комнату, чувствуя спиной ледяной взгляд из могилы. Только теперь Иван Степанович понял, что сегодня он столкнулся не с чудачествами сумасбродной барышни, а приобщился к страшному таинству черной магии, с которой он теперь навечно связан. К своему удивлению, он об этом не сожалел. Больше ему в ту ночь ничего не снилось.
Глава 35
Галя смахнула слезу, глядя на фотографию брата десятилетней давности. Эх, Вася, Вася! Здесь он такой беззаботный, смеющийся, совсем не похожий на того хмурого, молчаливого, озлобленного человека, каким он стал в последние два года перед смертью, и дело было не в возрасте. Она специально выбрала эту фотографию на памятник брату.
Все дело в проклятой Ольге — и угораздило же его связаться с ней! А может, в его необъяснимой привязанности к этой рыжей лахудре повинна мать Ольги, баба Ульяна, владеющая чарами колдунья?
Как бы то ни было, но баба Ульяна своей смертью открыла счет безвременно умершим, связанным с ней при жизни в той или иной мере. Подряд три могилы, одна за другой: баба Ульяна, непутевая Маня, оказавшаяся ее внучкой, и любовник ее дочери — Василий. Недаром она на похоронах открыла свои бельма, чтобы забрать кого-нибудь с собой, только высмотрела не тех людей. Бедный Вася!
Совсем неплохо рядом с ее могилой смотрелась бы могила Ольги вместо этих двух. «Эх, Василий, Василий! Брат мой горемычный! — Галя немного всплакнула. — На этом все. Прибрала могилку, навестила, погоревала. Не знаю, когда снова здесь буду, может, очень скоро, а возможно, и нет…»
Она на прощание поцеловала портрет смеющегося брата: «Дай Бог, чтобы тебе на том свете было так хорошо, как на этой фотографии!» — и пошла к серым двухэтажным коттеджам.
Был будний день, и село в этой части словно вымерло. Галя прогуливала занятия, она специально выбрала этот день, чтобы никто не мог помешать ей осуществить задуманное.
Возле домика блуждало несколько возбужденных кур, готовых в любой момент впасть в истерику и бежать куда глаза глядят. Грустный петух темной окраски, весь в пыли, с изрядно выщипанным хвостом искоса наблюдал за ними, открыв один глаз. Он, словно адмирал Нельсон, решал стратегию предстоящей боевой операции: ну, предположим, догоню, а дальше что? И стоит ли ради этого догонялки устраивать? Галя положила конец его раздумьям — он открыл второй глаз и пустился вдогонку за улепетывающими пугливыми подружками.
Звонок, как она и ожидала, не работал, то ли из-за того, что отключили электричество, то ли в силу своей вредности и отсутствия мужской руки в квартире. Только Галя постучала в дверь, как ей сразу открыла матушка Софья, по возрасту не намного старше ее.
Если бы Глеб не находился в местах столь отдаленных и мог сейчас видеть матушку, то он поразился бы происшедшей с ней перемене. Лицо ее стало чистым, светлым, умиротворенным, без ужасных прыщей, поедающих его, и сама она стала спокойней и улыбчивей.
— А я смотрю, к кому это гостья идет, даже не предполагала, что к нам! Милости просим. — Софья широко открыла дверь, пропуская Галю. — Только батюшки нет, все мотается, сердешный. Скоро у нас своя церковь будет в селе. Слава тебе, Господи! Не волнуйтесь, через часок должен быть. Пока отдохнете с дальней дороги. Слыхала, что теперь в городе живете?
— Да, матушка. Учусь теперь. Экономистом буду, — ответила Галя, окинув взглядом комнату.
Все просто, никаких излишеств: сервант, стол, четыре стула, а в углу целый иконостас. Все иконы выполнены на дереве, никакой дешевой литографии на бумаге.
— Трудно небось учиться?
— Нелегко. Да вы и сами прекрасно знаете, каково это. Вы же медучилище в Киеве заканчивали, на медсестру выучились. Я не ошибаюсь?
— Все верно. Кое-чему научилась. Бывает, прихожанам помогаю, тем, кто недалече живет. Что ж им к фельдшеру иттить.
— У вас так много икон, и такие красивые! Что, отец Никодим их коллекционирует?
У матушки лицо дернулось, но не утратило приветливого выражения.
— Иконы своей силой помогают ему служить Господу Богу. Все православные семьи должны иметь иконы святых-покровителей. Каждая из них имеет свое предначертание. Вот «Господь Вседержитель» — основа всех основ, охраняет христиан; «Божия Матерь» покровительствует молодоженам; «Николай Угодник», «Всех скорбящих Радосте» помогает выздоровлению всех тяжелобольных; «Скоропослушница Преподобной Богородицы» помогает молодым, сохранившим целомудрие, в получении настоящей любви; «Сошествие в ад» лечит одержимых нечистой силой, — с гордостью рассказывала матушка Софья.
— Матушка, а можно попросить вас об одной услуге?
— Если в моих силах.
— Пока отец Никодим не пришел, давайте вместе помолимся об усопших. Авось с вашей помощью молитва быстрей дойдет до Господа нашего, и брату будет легче на том свете.
— С большой охотой, — согласилась матушка Софья и стала вместе с Галей на колени перед иконостасом.
— Помяни, Господи, души усопших рабов Твоих, родителей моих Варвару и Федора, брата моего Василия, соседей близких Ульяну и Марию… — Галя почувствовала, как напряглась рядом стоящая женщина, еле слышно бормочущая за ней вслед. — Прости их все согрешения вольные и невольные, даруй им царствие небесное и причастие вечных Твоих благих и Твоея бесконечныя жизни наслаждение. — Обе они согнулись в земном поклоне. — Подажь, Господи, оставление грехов всем прежде отошедшим в вере и надежде Воскресения, отцем, братиям и сестрам нашим, сотвори им вечную память. Аминь. — Они снова согнулись в поклоне.
— Матушка Софья, не подскажешь мне, какая икона помогла тебе преодолеть злую силу изуроченья ведьмы и излечиться? — невинно спросила Галя у попадьи, не вставая с колен. У той искривилось лицо в немом ужасе. — Уж не смерть ли ведьмы Ульяны сыграла на руку тебе? А не ты ли приложила руку к ее кончине?
Софья, не в силах произнести хоть слово, смотрела на нее, вытаращив глаза, теряя почву под ногами и больше уже не имея спокойствия на душе. Ее схороненная в глубине души тайна, из-за которой она добровольно и бессрочно исполняла наложенную на себя изнурительную епитимью, когда отца Никодима не было дома, стала известна другим!
— Тот порошочек, который по твоей просьбе Василий щедро насыпал в поддувало печи и в духовку газовой печи бабы Ульяны, мышьяком называется? Учеба в медучилище не пропала даром — знала, что при высокой температуре мышьяк постепенно переходит в летучее состояние и что при общеизвестной любви
