во всяком случае я самым решительным образом утверждаю, что Мозг использовали для особых поручений, то есть тогда, когда агенты и шпионы оказывались бессильными, а надо было проверить, что я делаю, когда остаюсь один. Я располагаю множеством доказательств того, что при разных обстоятельствах меня ставили в интимные ситуации, причем делали это так ловко и незаметно, что лишь я один мог понять смысл различных жестов и гримас, проделываемых подосланными агентами. Я верю, что Руководство Партии примет меры, чтобы выяснить все обстоятельства, сопутствующие работе Электронного мозга, ибо не исключено, что столь мощное и опасное оружие может, попав в руки безответственных элементов, быть направлено также против Руководства, нанося вред единству Партии и демократическим основам строительства социализма.
Кроме Электронного мозга, основные действия, предпринимаемые против меня контрразведкой, сводятся к: 1) организации сети агентов и шпионов, фиксирующих каждый мой шаг, 2) обучению этих агентов и шпионов непрерывно передразнивать меня, что держит меня в постоянном нервном напряжении и очень мучительно, 3) подсыланию ко мне людей, знакомых мне лично или только в лицо в надежде, что я, не догадываясь об их работе в иностранной разведке, назову Пароль, в знании которого меня ложно обвиняют.
По поводу пункта 1.
Мне трудно назвать точное число агентов и шпиков, привлеченных контрразведкой к слежке за мной, но приблизительно полагаю, что их тридцать тысяч обоего пола, исхожу я при этом из того, что, хотя у меня прекрасная память на лица, я ни разу не заметил, чтобы один и тот же мужчина или женщина появлялись дважды в моем поле зрения в качестве подосланных агентов, а значит, для фиксирования каждого моего шага, включая дорогу на работу, а также поездки в Лодзь в Техникум и в Т. на лечение, приходилось вербовать не менее семи агентов в день, тройку и две пары, что в месяц составляет двести десять наемников, в год 2520, а в двенадцать лет 30 240, причем я сознаю, что это число лишь приблизительно характеризует масштабы направленной против меня кампании, потому что в нем не учтены все те, кто, как, например, мой шурин, гр. Виктор Томашевский, или другие мои сослуживцы, были на твердых шпионских окладах, причем столько времени, сколько требовалось по объективным обстоятельствам, и я даже приблизительно не могу определить, сколько человек этой категории участвовало в слежке, но уверен, что немало и что это стоило массу денег, не говоря уже о моральных издержках, которые тоже очень важны.
В отличие от постоянных, то есть штатных агентов, действующих индивидуально, массовая агентура редко работает в одиночку, обычно, по тактическим соображениям, агенты объединены в двойки и тройки, чтобы жертва полностью осознала, какими мощными средствами располагает контрразведка. Персональная слежка, как я заметил, никогда не продолжается весь день, поскольку, благодаря хорошей организации, основанной на непрерывной передаче нужных информации, лица, подосланные в двойках или тройках, могут ограничиваться отдельными выступлениями, действуя, однако так, что объект слежки убежден, что непрерывно находится под наблюдением и контролем, мне думается, что, если организационную систему контрразведки, несомненно связанную с Электронным мозгом, перенести на другое поприще и правильно использовать, она бы принесла большую пользу в политической, социальной и экономической сферах, но это требует внимательного и серьезного изучения, требует опытных и идейных людей.
По поводу пункта 2.
Деятельность обеих категорий агентов, как штатных, так и поденных, состоит прежде всего в повторении положения, в каком находится предмет слежки, в передразнивании его движений, жестов и гримас, очень типично в этом отношении упоминавшееся выше поведение гр. Казимира Доминика, а также моего шурина, гр. Виктора Томашевского.
По поводу пункта 3.
В распоряжении контрразведки имеется еще третья категория агентов, которые получают самое высокое вознаграждение, ибо, кроме многих особенностей, необходимых для шпионов, должны обладать очень редкими качествами, ради которых их выискивают и отбирают среди многих тысяч кандидатов, а роль, которую они выполняют, носит провокационный характер, я с этим явлением впервые столкнулся осенью 1963 года, когда приехал с пастырским визитом Его Преосвященство Кардинал и я, узнав у одного священника день и час прибытия Высокого гостя, пошел к собору Св. Петра и Павла и вместе с другими верующими встречал Князя церкви и тоже громко кричал: да здравствует Кардинал! потом не прошло и трех недель, как однажды после обеда зашел я в «Радужную» вьшить пива, и там ко мне подослали Кардинала, или вернее провокатора-двойника, я поначалу его не приметил, только когда сел за столик, оглянулся и вижу — он сидит один у окна, разумеется, одет по-светски, в темный костюм, ест свиную отбивную и тоже пивом запивает, в первый момент я готов был поклясться, что это Кардинал собственной персоной, немало им пришлось побегать, чтобы такого похожего найти, я сразу смекнул, что они рассчитывали меня обмануть, думали, я клюну на эту удочку, заговорю с ним и, кто знает, может, и Пароль открою, но они плохо знают манеры Князей церкви, если бы знали, то не дали бы двойнику неправильных инструкций, а так, в результате их невежества и халатности, мнимый Кардинал все время на меня поглядывал, причем так назойливо, что я сразу разгадал обман и провокацию, не допил пиво, расплатился и вышел, тогда впервые, как я отметил, ко мне подослали настоящую личность, потом подобные провокации повторялись многократно, а поскольку личности, которых ко мне подсылали, не были такими высокопоставленными, как Кардинал, то я не всегда сразу разгадывал обман, однажды, например, в сентябре 1966 года, я встретил на улице человека, который вместе со мной служил в милиции в Августове, но потом, в конце 1945 года, был разоблачен как член банды НВС и приговорен к 25 годам заключения, и вот, когда мы встретились, оказалось, что его освободили досрочно по амнистии в связи с Тысячелетием крещения Польши, мы говорили недолго, потому что после стольких лет и таких драматических событий, нам нечего было особенно сказать друг другу, впрочем, он был только проездом, вечером у него уходил поезд в Гданьск, мы попрощались, и вот утром следующего дня выхожу я за покупками и вижу его около газетного киоска, прогуливается, будто ждет когото, и, чтобы он не подумал, что я не хочу иметь с ним дела из-за его прошлого, я подошел и спросил: значит, ты не уехал? он странно так на меня посмотрел и говорит: дашь сотню, тогда уеду, я был немного ошарашен, но не слишком, подумал, что ему не хватило денег на билет, а у меня как раз были с собой деньги на покупки, я достал сотню и говорю: сто дать не могу, самому не хватит, но пятьдесят бери, он на это — пусть будет пятьдесят, давай, братец, разменяю, я дал ему сотню, он пошел к киоску и тут же вернулся с двумя полсотнями, одну дал мне, вторую сунул в карман и говорит: поставь мне еще, Вацек, сто граммов, я не пью, говорю, потому что действительно после клиники, по совету гр. доцента доктора Плебанского, спиртного в рот не брал, изредка только кружку пива, когда уж очень жарко было, кроме того, говорю, я не Вацек, а Мариан, все равно, он на это, и от Мариана можно сто граммов принять, и улыбается, я гляжу, у него половины зубов не хватает, и тут мне стало ясно, что это не настоящий Владек Есеновский, у того, хотя он столько просидел, зубы белые и здоровые, как у волка, и когда провокатор этот так нагло себя повел, я быстро попрощался, даже не стал требовать свою полсотню обратно, рад был, что хуже не запутался и не стал с ним водку пить, так кончился тот неприятный инцидент, и еще знакомых ко мне подсылали при разных обстоятельствах, в частности гр. Францишека Ваховяка, моего бывшего подчиненного на Фабрике тростниковых плит и одноквартирных домиков в Вилкасах, гр. доктора Софию Млодзяновскую из Психосоматической клинике в Т., которая по поручению доцента вела со мной беседы в 1963 и 1964 годах, а также гр. Марию Братек, находившуюся на излечении в той же клинике, у нее была слабость в ногах и постоянное чувство страха, я ей неоднократно помогал при ходьбе и по этому случаю много с ней разговаривал о жизни, но я всегда быстро разгадывал этих подставных лиц и разоблачал в зародыше провокации моих врагов, что спасло меня от серьезных осложнений и других опасностей, а теперь мне надо кончать, уже половина десятого, это мои последние минуты в комнате психолога, и мне не хватает слов, чтобы выразить благодарность этим стенам, в которых я работал целых семь дней, я очень привык к этому месту, и теперь, когда приходится его покинуть, у меня такое чувство, будто я здесь оставляю частицу себя, ведь мертвые стены лучше людей, они не подслушивают и не говорят. Прощайте, мои дорогие!
В течение понедельника Конечный в палате и в коридоре записал:
