Анджей прислушался.
— Он?
— Кажется.
— Ушел?
— Наверно.
— Его охраняют?
— Не знаю. Я ведь тебе говорил, что он пришел недавно.
— А что он завтра делает, не знаешь?
Мацек медленным, усталым движением провел рукой по лбу.
— В десять похороны… хоронят тех двоих…
— Кого?
— Ну, этих! Не знаешь, что ли?
— Ах, вон что! Хорошо. А потом?
— Не знаю.
Анджей разозлился.
— Как ты, собственно, себе все это представляешь? Где, когда? Знаешь, Мацек, мне не хочется называть вещи своими именами. Зачем тогда было браться? А с Кацпаром ты виделся?
Хелмицкий в первый момент не мог сообразить, кого он имел в виду.
— С каким Кацпаром?
— Не знаешь Кацпара?
— А-а! Этот парнишка из госбезопасности? Нет, не виделся.
— Небось далее не пытался?
И, сунув руки в карманы брюк, Анджей с раздражением начал ходить по комнате.
— Кто эта девушка? — спросил он вдруг.
— Не важно.
— Она знает про тебя?
— Догадывается.
— И что?
— Ничего.
Анджей пожал плечами.
— Мог бы, по крайней мере, объяснить по-человечески.
— Зачем? Ты сам сказал, что это мое личное дело. Наступило молчание. Анджей ходил по комнате.
Вдруг Хелмицкий встал.
— Ну, хорошо!
Анджей остановился перед ним.
— Что хорошо?
— Я все сделаю.
— Завтра?
— Да.
— Каким образом?
— Это тебя не касается. Помощники мне не нужны. Справлюсь один.
— На ура?
— Не волнуйся. Не напортачу. Мне жизнь дорога, так что можешь быть спокоен. Но на этом — точка!
Анджей пристально посмотрел на него и, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной и подошел к окну. Некоторое время он стоял там молча.
— Значит, не ждать тебя в Калиновке? — спросил он наконец.
— Нет.
Анджей обернулся к Мацеку и стоял, упершись руками в подоконник.
— Ну, что же, — сказал он спокойно, — значит, наши пути разошлись. Ты переходишь на другую сторону. Вряд ли мы когда-нибудь опять сойдемся. Кто из нас прав — рассудит история.
Он постоял еще немного в задумчивости, потом выпрямился и, подойдя к Мацеку, протянул ему руку.
— Пока!
У Хелмицкого сжалось горло, и он с трудом выдавил:
— Пока!
Тени погибших товарищей и друзей обступили его, нахлынули воспоминания, озарив прошлое блеском былых надежд и былой дружбы.
— Анджей! — крикнул он вслед уходившему.
Косецкий, бледный, со сжатыми губами, остановился у двери.
— Чего?
— Скажи… сам-то ты веришь в правоту своего дела?
— Я? — переспросил Анджей, и в голосе его прозвучало удивление. — Нет. Но это не имеет значения. Будь здоров!
Спустя четверть часа Хелмицкий спустился вниз, купил у знакомого толстяка портье почтовой бумаги и тут же в холле, присев в стороне за столик, настрочил карандашом письмо Кристине.
«Дорогая, я буду свободен только завтра вечером. Иначе не мог. Сегодня не приходи. Потом я тебе все объясню и прошу тебя, не волнуйся. Завтра мне нужно ехать в Варшаву. Поезд приходит сюда в девять вечера. Если сможешь поехать со мной, напиши только одно слово: «Да». Встретимся на вокзале. Если не сможешь, постараюсь забежать к тебе перед отъездом или напишу из Варшавы сразу по приезде и сообщу свой адрес.
Все будет хорошо, дорогая. До свидания — до завтра. Остался еще один день. Ни о чем не беспокойся».
Не перечитывая письма, он вложил его в конверт, заклеил и отдал мальчишке-посыльному, растолковав, куда и кому отнести, а сам сел в глубокое кресло.
В холле никого не было. Из ресторана доносились приглушенные звуки оркестра. Хелмицкий так углубился в свои мысли, что не заметил недвусмысленных попыток портье завязать с ним разговор. Наконец тот не выдержал и, посмотрев на него из-под очков, прямо обратился с вопросом:
— Ну как, комната удобная?
Хелмицкий заставил себя улыбнуться.
— Замечательная! — И немного погодя, чтобы доставить удовольствие портье, прибавил: — А ваш Островец красивый городок.
Портье поморщился.
— Эх, разве его сравнишь с Варшавой. А вы, уважаемый, в Варшаву?
— Нет, сначала в Краков.
— Да, — задумчиво протянул портье, — тоже неплохой город. Я был там до войны. Лучшая гостиница в городе «Французская». Но до Варшавы ему тоже далеко.
Ответ пришел быстрей, чем Хелмицкий рассчитывал. Когда он разрывал конверт, у него от волнения дрожали руки. Внутри лежал маленький, вырванный из блокнота листок, на котором мелким почерком было написано: «Да. Люблю тебя».
— Хорошие вести? — фамильярно спросил портье.
Хелмицкий кивнул.
— Отличные.
Он еще раз прочел эти три слова. Потом долго смотрел на них, не испытывая ни радости, ни облегчения.
