молодости, да и в зрелом возрасте была очень красивой женщиной и не упускала моментов, чтобы попользоваться прелестями жизни.
Жили они бедновато и поэтому стали питаться с нашей кухни. Но речь о другом. Командовал взводом топоразведки недавно получивший звание младшего лейтенанта, бывший старший сержант Михайлов. Высокий, всегда подтянутый, всегда сдержанный, уже женатый сибиряк.
С первых же минут нашего пребывания в доме мы стали свидетелями «величайшего патриотизма» девушек. Со стороны было даже интересно наблюдать, как Катя откровенно предлагала себя лейтенанту. И чем больше он демонстрировал свою незаинтересованность в этих играх, тем настойчивее действовала девушка. Самое интересное началось, когда стали укладываться спать. Только Михайлов устроился на полу, рядом с ним тут же легла и Катя. Тогда он перешел на другое место, но и Катя оказалась там же. Оказавшись в столь трудном положении, он вынужден был отодвинуть от стены узкую скамейку и поставив ее по диагонали комнаты и лечь на нее головой в красный угол, как кладут в деревнях покойников. Катя обошла вокруг устроившегося на ночлег столь необычным образом Михайлова, и видя, что тут ей никак не пристроиться - скамейка была настолько узка, что улечься на ней даже одному было почти невозможно, завалилась на наших фельдшеров медицинского - Гусева и ветеринарного - Байретдинова, устроившихся на хозяйской кровати. Те раздвинулись, и она оказалась в объятиях двух мужчин.
Даша, как более опытная старшая сестра, не стала испытывать свою судьбу на офицерах. Она выбрала себе мужчину другого плана - ездового хоз. отделения Дусенбаева. Маленького роста, со смуглым, лоснящимся жиром лицом и маленькими, черными, бегающими в прищуре лукавыми глазами. И место свиданий было выбрано куда более спокойное - двор, не на глазах у ворчащей матери, как это делала Катя. Правда, у Кати для матери всегда был готов ответ: «Ты свое взяла, теперь помалкивай».
Не каждый знает, что такое двор в Тульской а, местами и в Калужской областях. Это пристройка к хате, служащая для содержания скота. Обычно это плетеные из прутьев стены, обмазанные глиной с одной или двух сторон и общая с хатой соломенная крыша. У одних часть пространства двора отгорожено стенкой или изгородью под сени, у других и сеней нет. Вход в хату через двор. Ляжет корова у такого хозяина к порогу двери, и выходи из хаты через окно. Во дворе содержался домашний скот - коровы, лошади, овцы и свиньи. Хранилось и сено. Хлев или двор служил для семьи и уборной, ничем не отгороженной. Солдаты, в основной массе, не пользовались этими отхожими местами. Опасаясь быть застигнутыми хозяевами дома, мы ходили по нужде за углы двора. Там же избавлялись и от части вшей, вытряхивая их обездвиженных на морозе из-за рубахи и гимнастерки.
Вот в таком дворе, на виду у коровы и наших армейских лошадей и занимались любовью Даша с Дусенбаевым. Но самое необычное, что после каждого такого свидания, Даша рассказывала всем без разбора, что она в первый раз встретила такое счастье. И дальше шли подробности их интимных встреч.
Позже, когда мы двинулись дальше на запад, Даша, неизвестно каким чутьем, определяла маршрут нашего движения и в мороз и метель, пробежав десяток-полтора верст, находила нас, чтобы увести Дусенбаева на несколько минут. А один раз, когда хозяйка дома оказалась ее знакомой, так как Дашин муж работал в этой деревне трактористом, она при всем честном народе затащила Дусенбаева на печь.
Кончался февраль - третий месяц непрерывных наступательных боев и переходов, а вместе с оборонительными боями после выхода из окружения под Тулой - уже четвертый месяц. Четыре месяца без бань и санобработок. Вшивость стала угрожающей. На наше счастье, не нашлось ни одной тифозной. Все здоровые, отъевшиеся на солдатском теле. Только в двадцатых числах февраля, в районе Сухинич был развернут «санпропускник». В свой день и час по графику мы на дровнях прибыли в указанный пункт. Группами по 20-25 человек заходили в палатки. Раздевшись и сдав одежду с навешенными бирками, проходили в мыльное отделение. Одежду уносили на тепловую обработку, как тогда называли - в вошебойку. Процедура помывки зависела от времени прожаривания одежды и длилась около 30 минут.
Помывшись и надев свежее новое белье, почувствовали себя вновь родившимися. Стали разбирать свою одежду и тут грохнул смех. Старший сержант Заборский демонстрировал свою меховую шапку, годившуюся только на куклу с головой с мужской кулак. А разведчик Пронюшкин, ухитрившийся сдать в прожарку сапоги, получил обувь для пятилетнего ребенка. Добавлю, что санобработка была неэффективной. Поголовье вшей восстановилось очень быстро.
Попково
Попково - довольно большая деревня, расположенная на равнине. Примерно в трехстах метрах от восточной ее окраины начинается подъем холма в нашу сторону. Дома, да и другие постройки кирпичные. Кирпичная, внушительных размеров церковь в центре деревни и двухэтажная кирпичная школа на окраине деревни с нашей стороны.
Сама деревня представляла собой внушительный рубеж обороны. Каждый дом - ДОТ. Особенно серьезными оборонительным и наблюдательным пунктами были церковь и школа. Но немцы еще больше укрепили свою оборону, проложив перед деревней траншею окопов с пулеметными ячейками и ледяным бруствером, а обрушив крыши и перекрытия крайних домов, устроили мощные ДОТы с амбразурами подвальных окон. Подходы к деревне со стороны наступающих представляли собой открытую равнину с одной кирпичной постройкой бывшей машинно-транспортной станции в виде большого сарая.
Наш наблюдательный пункт находился на склоне холма, обращенном к противнику и слева от нашей наступающей пехоты.
Находясь на левом фланге, на одинаковом удалении, как от противника, так и от нашей пехоты и на значительном возвышении над ними, мы могли, даже без оптических приборов видеть на снегу каждого своего солдата. Солдат противника мы не видели. Они находились в надежных укрытиях. Зато хорошо видели плотный огонь всех видов оружия.
На рассвете, в мороз 35-40 градусов, батальон пехоты при поддержке шести танков и батарей полковой и дивизионной артиллерии, после непродолжительной артподготовки, пошел в атаку и, не выдержав плотного огня противника, залег. Танки, утюжа снег позади залегшей пехоты, били по школе, откуда вели шквальный огонь немецкие пулеметы. Снаряды 76-мм пушек не пробивали кирпичную кладку, а лишь оставляли выбоины в стенах. Вырваться же вперед, чтобы прикрыть пехоту собою, танки не решались, да и приказа такого они, видно, не имели. Залегшие батальоны подняться уже не могли. Раненые и оставшиеся в живых тоже оставались на поле боя и все замерзали. С поля боя не ушел никто.
На второй и третий день события повторились. И только на третий день - 7 марта, с наступлением темноты противник стал отходить и наша пехота и танки ворвались в деревню. Только школа и крайняя улица были заняты нашей пехотой, когда мы, став на лыжи, вкатились в деревню. Бои шли в центре деревни и за церковь. Уже совсем стемнело, когда мы нашли сани с убитой в упряжке лошадью. Тут же лежало два трупа немецких солдат с ранцами. Забрав из ранцев продукты, вернулись на наблюдательный пункт. К полуночи деревня была в наших руках. Бой затих.
Левее Попково в это время шли бои еще за две деревни, не попадавшие в сектор наступления нашей дивизии.
Через день или два после взятия Попково, мы вчетвером на дровнях, сейчас уже не помню, с каким заданием, приезжали в одну из тех деревень. Дорога на протяжении двух километров пролегала по открытой, без единого кустика равнине с уклоном в сторону обороны противника. Мороз. На линии обороны противника спокойно. Выстрелов не слышно. Наши солдаты не встречаются. Спустившись вниз, метров через пятьсот, на месте бывшего леса мы увидели страшную картину. За восемь месяцев войны многое пришлось повидать, но такое увидели впервые…
Метров за пятьсот от бывшей уже линии немецкой обороны увидели редкие трупы наших солдат, припорошенные снегом. Чем ближе подъезжали к немецким позициям, тем плотнее лежали убитые. Наконец трупы так плотно покрыли землю бывшего редкого леса, что мы вынуждены были оставить лошадь, чтобы не ехать по телам. Пришлось шагать по замерзшим убитым солдатам, в большинстве своем одетым в полушубки и валенки, а примерно в 300 метрах от огневых точек немцев убитые лежали уже в два слоя, последние - всего в 10 метрах, перед самыми пулеметными гнездами. Местами трупы были придавлены
